Они вдвоем! Только он и она. (Экономка, укрывшаяся в своей коморке не в счет.) Не за операционным столом, не в его кабинете с неугомонными телефонами и селекторами, а здесь – в его доме, в его гостиной с тяжелыми бархатными гардинами, персидскими коврами, интимно приглушенным светом торшера и ароматом роз, цветущих под балконом. Это ли не апогей блаженства, ради которого можно пожертвовать чем угодно! Даже собой. В такие минуты все ее душевные терзания и ужасы их совместной работы отступают на задний план, попросту переставая существовать.

Всего полчаса назад ее тело было целиком в его власти. О, он мог делать с ним что угодно, не спрашивая ее согласия, как не спрашивает доноров, отнимая у них жизни. Но после каждой их близости Клара не переставала удивляться этому необъяснимому контрасту между Гроссе-ученым, Гроссе-хирургом, наконец Гроссе-монстром и Гроссе-любовником. Если первые три ипостаси представляли собой сплав энергии, безжалостной воли и холодного расчета, то в последней он был на редкость неумелым и нерешительным, как подросток, впервые познающий женщину. Они вместе уже почти пятнадцать лет. Он давно мог бы не только привыкнуть к ней, но и пресытиться. К счастью, не происходило ни того, ни другого. Секс, по-видимому, являлся единственной сферой, в которой он не чувствовал уверенности в себе. И для Клары это было своего рода компенсацией.

Едва улеглись страсти и сердце снова вошло в свой обычный ритм, он поднялся с дивана, тут же натянув на голое тело тончайшей шерсти пуловер и домашние спортивные штаны.

Перевернувшись на живот и подперев голову руками, Клара осталась лежать на диване. Ей нравилось созерцать своего возлюбленного именно в таком качестве – сытым и удовлетворенным. Ей нравилось, как он сидит в свободной, непринужденной позе. Нравилась орлиная сосредоточенность его глаз, зорко и пристально всматривающихся в одному ему доступные дали. И неважно, что глаза эти смотрели уже мимо нее. Главное, чтобы он был, как сейчас, всегда рядом.

А Гроссе в данный момент занимали куда более трезвые мысли. И несмотря на то, что именно Клара являлась главным объектом его сложных психологических выкладок, размышления эти не имели ничего общего с чувственным томлением, одолевавшим его партнершу.

– Э-эрих, – не выдержав наконец затянувшегося молчания, мягко напомнила о себе она. – Ты опять ускользаешь от меня.

Он не ответил, лишь скользнул по ней рассеянным взглядом. Отсветы абажура, падавшие на его застывшее лицо, придавали ему сходство с бронзовым сатиром.

– Иногда я чувствую себя такой уставшей, будто мне уже сто лет, – пожаловалась Клара. – Скажи, Эрих, я нужна тебе?

– Ты единственный человек в мире, который мне действительно нужен, – отозвался он, продолжая смотреть в пустоту. И в голосе его не было ни тени иронии.

– Тогда почему ты всегда так суров со мной?

– Всегда ли? – Он соизволил сконцентрировать на ней свой взгляд. – Тебе было плохо в моих объятиях? Или они тоже показались тебе суровыми?

– Нет, Эрих. Не показались. Но именно после них я чувствую себя особенно неуютно, когда все остальное время ты смотришь сквозь меня.

– Клара, дорогая! Тебе ли не знать, как выматывает меня работа – и физически, и морально.

– Знаю, Эрих. Конечно знаю. И пытаюсь разделить с тобой все тяготы, насколько хватает моих сил. И даже сверх того. Но, видишь ли, сложность в том, что кроме коллеги я еще и женщина. Любящая женщина, Эрих! Надеюсь, ты сумел заметить, что я люблю тебя?

– Не беспокойся. Я знаю это со времен всемирного потопа, – с усталой задумчивостью подтвердил он. – Пятнадцать лет! Целая жизнь. Или один миг. Безумно много. И ничтожно мало. Впрочем, для одной женщины однозначно многовато. Особенно если учесть, что скоро ты начнешь стареть. – Теперь он смотрел на нее с веселой иронией. – По-моему, самое время разменять тебя на две по двадцать.

Она напряглась от его недоброй шутки и даже побледнела. Но он не мог этого заметить, так как свет торшера не попадал на ее лицо. Клара села, спустив ноги с дивана и завернувшись в плед.

– Скоро, говоришь? Я удивляюсь, как до сих пор еще не превратилась в древнюю старуху. Я чертовски устала, Эрих. Устала от работы, от вечного страха и угрызений совести, которые особенно выматывают по ночам. Ничего не могу с собой поделать, уж извини. Я устала любить! Да-да, Гроссе. Любить тебя это сущая мука.

– Ты хочешь сказать, что устала от меня? Это что-то новенькое. – Он всматривался в нее долгим изучающим взглядом. Но что он мог увидеть. Увы, в ней не было уголка – ни на теле, ни в душе, которого бы он не знал. Так, по крайней мере, ему казалось.

Вот она, вся здесь: едва обозначенная грудь, под которой ничего не стоит прощупать ребра, узкие плечи, высокая жилистая шея. Ее руки, с тонкими, как у музыканта, пальцами – нервные, подвижные, быстрые над операционным столом и такие требовательные, волнующие и нежные в минуты близости, умеющие пробудить в нем самые затаенные желания и чувства.