На обратном пути я остановился в Поссете проверить, нет ли ответа от Октобера, – мне было интересно, что он думает о той теории, которую я подробно изложил в своем предыдущем послании. Но писем не было. И хотя я и так уже опаздывал к началу вечерней работы, все же я задержался и написал ему снова. Томми Стейплтон не шел у меня из головы – ведь он погиб и унес с собой все, что ему удалось узнать, а мне не хотелось повторять его ошибку. Да и умирать мне не хотелось, если уж на то пошло. Я торопливо писал:

«Думаю, что самое главное в их схеме – беззвучный свисток, каким подзывают собак. Такой свисток лежит у Хамбера в машине, в баре. Помните случай с Олд Интонианом? В Картмеле в дни скачек проводятся собачьи бега».

Отправив письмо, я купил здоровую плитку шоколада, комикс для Джерри и вернулся в конюшню, стараясь незаметно прошмыгнуть на свое место. Но Касс все-таки засек меня и раздраженно пробурчал, что доложит обо всем Хамберу и едва ли мне удастся отдохнуть в следующую субботу. Я подавил вздох и принялся за свои вечерние обязанности, чувствуя, как холодная, убогая, тусклая атмосфера снова охватывает меня и просачивается до самых костей.

Но кое-что изменилось. Свисток, подобно неразорвавшейся бомбе, лежал в моем поясе. Если его найдут там, это будет моим смертным приговором – по крайней мере, я в этом не сомневался. Я был уверен в своей догадке, но она требовала окончательной проверки.

Вероятно, Томми Стейплтон заподозрил истину и отправился прямо к Хамберу, чтобы прижать его к стенке. Ему и в голову не пришло, что эти люди способны на убийство. Но я-то, зная о его смерти, в этом ничуть не сомневался. Семь недель я торчал у них под самым носом, и мне удавалось сохранять осторожность. Теперь было очень важно продержаться до конца, и поэтому все воскресенье я ломал себе голову, как бы мне провести задуманный эксперимент и не попасться.

В воскресенье вечером, часов в пять, во двор вкатился сверкающий серый «ягуар» Эдамса. Как обычно, при виде его владельца сердце у меня упало. Он присоединился к Хамберу, делавшему вечерний обход конюшни, и надолго задержался у стойла Микки, но входить не стал. После того как Хамбер помогал мне в первый раз напоить Микки снотворным, он много раз входил к нему в стойло, Эдамс же – никогда.

Эдамс спросил:

– Что скажешь, Хедли?

– Изменений никаких, – пожал плечами Хамбер.

– Придется его списать?

– Пожалуй. – Голос Хамбера звучал расстроенно.

– Чертовски некстати! – яростно вскричал Эдамс и бросил взгляд на меня. – Все глушишь страх транквилизаторами?

– Да, сэр.

Он громко расхохотался – видимо, это казалось ему смешным. Потом лицо его скривилось, и он раздосадованно бросил Хамберу:

– Бесполезно возиться с этой клячей. Пора приканчивать.

– Хорошо, завтра я этим займусь, – сказал Хамбер, отвернувшись.

Они двинулись к следующему стойлу, а я посмотрел на Микки. Хоть я и делал для него все, что мог, с самого начала было ясно, что он безнадежен. После двух недель почти полного помешательства, бесконечных снотворных и отказа от еды состояние Микки было настолько плачевным, что любой человек, менее толстокожий, чем Хамбер, давно бы уже усыпил его.

Я в последний раз устроил его на ночь, привычно уворачиваясь от его зубов. Не могу сказать, что мне было жаль расставаться с ним – две недели работы с бешеной лошадью кого угодно доконают, – но раз завтра его уже здесь не будет, придется провести эксперимент не откладывая. Но я как-то не был готов к тому, что все придется делать так быстро. Убирая щетки и шагая через двор к кухне, я пытался найти хороший предлог, чтобы отложить задуманное.

Готовность, с которой куча подходящих предлогов тут же возникла в моей голове, заставила меня отчетливо осознать, что в первый раз со времен раннего детства я действительно боюсь.

Можно предложить Октоберу проверить все на Сикс-Плае, говорил я себе, или на любой другой лошади. Совершенно незачем заниматься этим самому. Да просто гораздо разумнее предоставить это Октоберу – ведь он ничем не рискует, а меня может накрыть Хамбер, и тогда мне крышка. А стало быть, нечего лезть на рожон.

Именно в эту минуту я понял, что боюсь, и это мне не понравилось. Весь вечер я уговаривал себя решиться и провести эксперимент именно на Микки и именно завтра утром. Переложить это на Октобера было бы, без сомнения, благоразумнее, но как мне со своим страхом жить дальше? Разве не для того я уехал из дому, чтобы наконец выяснить, на что я способен?

Когда утром я подошел с ведром к двери конторы за последней дозой фенобарбитона для Микки, оказалось, что лекарства осталось совсем чуть-чуть. Касс перевернул склянку над ведром и потряс ее, чтобы высыпать все до последней крупинки.

– Не повезло ему, бедняге, – заметил он, закрывая пробкой пустой пузырек. – Жаль, что больше нет – можно было бы напоследок дать ему двойную дозу. Ну, не стой столбом! – резко добавил он. – И нечего бродить тут с похоронной рожей. Можно подумать, что это тебя сегодня пристрелят.