Отстегивая ремни и все остальное, я думал, как пойду сейчас в бомбоотсеки, потолкаюсь там для вида и вернусь. И никто никогда не узнает, что я не ввернул взрыватели.

– Как устанавливать? – спросил я.

Он объяснил.

– Есть, – с напускной бодростью ответил я.

Я пробрался на трап в бомбоотсеке, все еще не решив, как быть. Времени на размышления не оставалось. Мысли одна за другой проносились у меня в голове: долг, «не убий», Гитлер, Дэфни, месяцы обучения, сон, в котором мне приснился Макс, радиоотсек «Дома Эшер», красная вспышка ракеты, грохот разрывающихся бомб – то, что обожал Мерроу, смерть отца Дэфни, пытающегося спасти раненых, восковой Нельсон, горящий парашют…

Я увидел рот. (Закрыв глаза, я прислонился лбом к перегородке в передней части бомбоотсека, чувствуя, как отдается в моем теле вибрация самолета). Рот Дэфни, произносивший слова о долге каждого из нас…

Я обнаружил, что торопливо ввинчиваю взрыватели в бомбы. Мне предстояло ввернуть десять взрывателей.

Я вернулся на свое сиденье и едва успел подсоединиться к внутренней связи, как Клинт Хеверстроу объявил, что мы находимся в исходной точке.

В ответ Нег Хендаун фальцетом, со свойственной ему фиглярской бодростью, объявил:

– Говорит стюардесса Фифи. Мы приближаемся к Ньюарку. Пожалуйста, пристегнитесь ремнями и не курите. Благодарю вас-с-с!

– Заткнись, Негрокус! – послышался чей-то голос, быть может, Фарра.

Тут уж Мерроу вышел из своего оцепенения и с внезапной вспышкой гнева, пронзительным, раздраженным голосом потребовал прекратить болтовню.

Действительно, до захода на цель оставались считанные секунды; все застегнули привязные ремни на тот случай, если близкие разрывы зенитных снарядов начнут щвырять машину из стороны в сторону.

В исходной точке самолеты перестроились и разошлись по звеньям; такое построение позволяло каждому из них подойти к цели заданным зигзагообразным курсом, не мешая другим. Самолеты должны были сбросить бомбы по сигналу ведущего бомбардира своего звена в тот момент, когда от ведущего самолета авиагруппы отделится первая бомба. После того как бомбы будут сброшены, все группы – снова по заданным маршрутам – следовали к пункту сбора и перестраивались для обратного полета.

Брандт работал молча, и мне казалось, что он спокойно делает все, что требуется, однако Базз принялся подгонять его, выкрикивая то один, то другой ехидный вопрос.

В исходной точке мы включили автопилот, предоставив Максу возможность вести машину по бомбоприцелу; из-за безделья и невозможности чем-нибудь заняться Мерроу постепенно распалил себя до предела.

На полет от исходной точки до рубежа бомбометания нам требовалось восемь минут, а летели мы так, чтобы по мере возможности уйти от зенитного огня заданным зигзагообразным курсом – тридцать секунд прямо, поворот на пятнадцать градусов влево – еще тридцать секунд, поворот на тридцать пять градусов вправо – сорок секунд, и так далее, пока не выходили на действительный боевой курс за семьдесят секунд до сброса бомб.Истребители не появлялись, но зенитный огонь доставлял нам немало беспокойства. В течение всего этого времени Макс держал нас на автопилоте, а Мерроу кричал все громче и громче.

Когда нам оставалось около трех минут, Макс наконец взорвался.

– Послушай, Базз, заткни ты свое хайло! – зло оборвал он Мерроу. – У меня все в порядке. Отбомбимся не хуже других, если оставишь меня в покое.

Позже, мысленно возвращаясь к пережитому, я понял, что в тот день мы бросили вызов Мерроу: вызовом было мое поведение во время предполетной подготовки, поведение Лемба в эпизоде с ручкой настройки, испуг Малыша Сейлина, обратившегося к Хендауну, а сейчас, уже во второй раз, резкий тон Макса.

Теперь Мерроу не смолчал и изверг целый поток брани и оскорблений. Он до того обалдел, что не только не разобрался в словах Макса, но и вообще не понимал обстановки, и его бормотание вызывало еще большее беспокойство, чем его пронзительный, торжествующий вопль при первом столкновении с истребителями противника.

В конце концов Мерроу все же успокоился, ощутив характерное вздрагивание корабля, освободившегося от своего груза, и услышав, как Брандт не с обычным своим воинственным ликованием, а просто с облегчением произнес:

– Бомбы сброшены!

Мерроу взял на себя управление и замолчал.

В общем, Макс выполнил свою задачу отлично. Фотоснимки, сделанные после налета, показали, что наша группа отбомбилась успешнее других – одиннадцать бомб упало в радиусе тысячи футов, тогда как у второй группы точность бомбометания составила соответственно одну и пять бомб, а у третьей и того хуже: ни одной бомбы в радиусе тысячи футов и лишь три – в радиусе двух тысяч футов. У двух или трех авиагрупп результаты оказались лучше наших. Оповещая о якобы произведенных разрушениях, служба общественной информации опубликовала в тот вечер потрясающую историю о тяжелых последствиях нашего рейда для немецкой шарикоподшипниковой промышленности: «Серьезные разрушения… Сожжено… Опустошено…» Но более объективная оценка, разосланная на следующей неделе министерством внутренней безопасности после тщательных рекогносцировок, рисовала безрадостную картину напрасной гибели машин и людей: за один рейд мы потеряли тридцать шесть бомбардировщиков, а шарикоподшипниковые заводы в Швайнфурте получили не столь уж значительные повреждения. Из трех основных заводов частично пострадали два – «Ферайнигте Кугеллагер Фабрик Верк II» и «Кугелфишер»; машиностроительный завод «Фихтель и Закс» почти не пострадал; на «ФКФ Верк I» сгорела контора; завод «Дойче Стар Кугелхалтер» вообще не получил никаких повреждений. По предварительным подсчетам, предполагалось, что в рещультате рейда на «ФКФ» и «Кугелфишер» предприятия не смогут работать от одной до четырех недель и что, следовательно, немцы потеряют примерно недельную продукцию всей своей промышленности подшипников. Печально, но факт: наш рейд крайне незначительно повлиял на выпуск продукции, настолько незначительно, что впору было предпринимать новый налет.