Разбор проходил в помещении для инструктажа, где поставили несколько небольших столиков. Сидевшие за ними офицеры, разложив перед собой отчетные бланки, по очереди беседовали с экипажами самолетов. Когда подошла наша очередь, мы собрались вокруг столика розовощекого капитана; одни из нас стояли, другие сидели; мы еще не сняли комьинезоны, лишь расстегнули куртки; на спинах у нас болтались летные шлемы. Некоторые прихлебывали кофе из белых кружек.

Так вот, наше дитя в звании капитана начало основательно нас прижимать. Казалось, и он, и все другие офицеры, проводившие опрос, даже офицер из нашей группы, остались не очень-то довольны тем, что нам удалось сделать в тот день. Они вообще сомневались, действительно ли мы побывали в тех местах, о которых говорили, и знаем ли вообще, где эти места находятся.

По правде говоря, как раз последний рейд должен был поднять наш моральный дух; получив приказ разбомбить верфи подводных лодок в Вильгельмсхафене, наша авиагруппа во главе соединения пересекла Северное море, причем мы не набирали большой высоты, пока до объекта не осталось каких-нибудь двенадцать минут полета, и, следовательно, не испытывали неудобств и холода и даже не переходили на кислород. Основная цель не только встретила нас довольно сильным зенитным огнем – Хендаун теперь называл его «железными кучевыми облаками», но и оказалась закрытой сплошной облачностью; поскольку на инструктаже нам не указали запасную цель, мы сделали пологий разворот, вышли в море и сбросили бомбы на то, что, по мнению полковника Уэлена, представляло военно-морскую базу на острове Гельголанд.

Но почему мы считали, что это и в самом деле был Гельголанд?

Придирчивому младенцу-капитану удалось-таки разозлить Мерроу, и тот стал нападать на свой же экипаж.

Для начала он прицепился к Хеверстроу (из всех нас – к своему любимчику!); он потребовал от него тут же положить на стол опрашивающего бортовой журнал с записью рейда – пусть офицер проверит и удостоверится, что мы действительно были над Гельголандом, однако выяснилось, что Клинт и понятия не имел, куда мы летали.

– Мне казалось, что это дело полковника, – смущенно сказал он.

Тут же Мерроу напустился на нашего гения и низвел его до уровня круглого идиота.

Потом наступил черед Фарра. Не принимая непосредственного участия в неприятном опросе, мы слышали, как Джагхед бормочет, что командование авиакрыла направило нас на объект, покрытый сплошной облачностью, и что нам не указали запасную цель, причем, рассказывая все это, он, по обыкновению, впал в противный слезливый тон. Жалобы Джагхеда на то, что он называл бесполезными и самоубийственными рейдами, выдумкой не нюхавших пороха генералов, действовали на нервы. Своими дерзкими высказываниями Фарр напоминал капризного ребенка. Он предъявлял всем нам возмутительные требования, то приходил в безудержную ярость, то начинал льстить, чтобы склонить на свою сторону, злил и тут же заигрывал, оскорблял и заискивал. Подобно ребенку, он смотрел на все окружающее наивными глазами и без всяких причин выходил из себя. Но в основном Джаг был прав: он ругал условия, которые мы, все остальные, изо всех сил старались не замечать.

Защищаясь от капитана с младенческим лицом, Мерроу дошел до белого каления, обрушился на Фарра и приказал ему заткнуться, пока он, Мерроу, сам не заткнул ему глотку.

Фарр умолк, но после опроса собрал вокруг себя несколько человек и едва слышным шепотом заявил, что у Мерроу ни за что не хватит смелости передать в штаб крыла его законные и обоснованные жалобы.

У нас перехватило дыхание, когда мы услышали, что Мерроу называют трусом, и Хендаун выразил общее мнение, заявив Фарру, что тот скулит и жалуется только со злости, только потому, что Мерроу велел ему заткнуться. Он напомнил Фарру, что Базз ходил в штаб крыла докладывать о трудностях, которые сержантский и рядовой состав встречает со стиркой, а это больше, чем сделали для своих экипажей командиры многих других кораблей.

Рейд был очень ранним, мы вернулись до ленча и только что собрались поблаженствовать всю вторую половину дня на койках, когда голос из громкоговорителя передал всем боевым экипажам приказ как можно быстрее собраться в парадном обмундировании к командно-диспетчерскому пункту, а затем разойтись по секторам рассредоточения, где какие-то персоны собирались производить смотр.

Мне пришлось разбудить Мерроу, и он расвирепел до того, что потерял дар речи.

Мы собрались и почти целый час били баклуши, а потом по кольцевой дороге промчалась кавалькада из шести «роллс-ройсов» и «бентли»; минут на десять она задержалась у стоянки самолета Уитли Бинза «Ангельская поступь», через несколько стоянок от нас, после чего вся процессия на большой скорости отправилась дальше, свернула у ангаров и мимо административного здания проскочила в главные ворота.

В казармах нам сообщили, что нас посетили Их Несомненные Величества король и королева Великобритании в сопровождении свиты камергеров и фрейлин, а также (что лишь усиливало оскорбительный характер чересчур поспешного визита) генералы Икер, Лонгфеллоу, Хенсел и несколько других не названных офицеров ВВС США, которых мы не видели и о которых ничего не слышали все эти тяжелые для нас недели.

Мерроу снова возмутился до глубины души, на этот раз потому, что процессия остановилась не у «Тела», а у «Ангельской поступи». Он сделал глубокий, исчерпывающий и совершенно уничижающий анализ летного мастерства Уитли Бинза. Базз убедительно доказал, что он летает гораздо лучше Бинза. Справедливости ради надо сказать, что так оно, по-моему, и было.

Во время танцев Дэфни сидела со мной за столиком в углу, прикрыв обнаженные плечи шарфом из бледного, голубовато-серого газа: нечто похожее я мог схватить сегодня на пути к Гельголанду, протянув руку из кабины самолета; она сильно подвела глаза и, казалось, успела поплакать, хотя, видимо, мое общество делало ее счастливой. Мы разговаривали о короле и королеве. Меня наполняло еще не испытанное чувство покоя. Я оказывал ей всяческое внимание, она была моей признанной девушкой, и я не мог не беспокоиться, что она исчезнет с каким-нибудь парнем (трюк Дженет; та разжигала меня на вечеринке до того, что я готов был вспыхнуть, как фейерверк, а потом убегала с совершенно незнакомым человеком); я приглашал летчиков, чтобы познакомить их с Дэфни и поболтать. Время от времени я танцевал с ней – из одного лишь желания обнять ее; она не протестовала, мне некуда было торопиться, и я чувствовал, как никогда, всю полноту жизни.