Валя родился по соседству, на острове Медном, а год назад семья поселилась на Беринге.

— Все живы-здоровы?

Скуластое, смуглое лицо Вальки от улыбки становится совсем круглым:

— А что нам станется?!

Отец в этой семье — потомственный русский плотник. Мать — алеутка. Детьми плотника бог не обидел. Первая — дочь. А потом пошли сыновья — десять сыновей! Валька начинает перечислять всех по порядку:

— Мария — поваром в интернате. Юрка — отцу помогает, Мишка — котов бьет, Колька — котов бьет, Борис — музыкант, учится в Петропавловске, Василий — радиотехник, ну я, а потом идут Генка — в шестом классе, Пашка — в пятом, Ванюшка в первый пошел, Вовке — четыре года. Кажется, все…

На острове живет восемьсот человек. Из них пятьсот — дети. Взрослых я видел на рыбной ловле, на сенокосе, на огородах, где растет картошка и репа, видел около моря и на собрании в деревянной церкви, переделанной в клуб.

На острове есть коровы и большая ферма песцов. Но основная работа островитян — зверобойное дело. На острове проводит лето и осень большое стадо морских котов. За это «курортное» и тихое на земле место коты платят своими шкурами. Работа зверобоя нужная, но вряд ли можно найти в ней поэзии, и я не жалею, что не увидел главной работы островитян. Котики стоят особого разговора, их шкурами живет поселок на острове. Если бы котики вдруг исчезли, исчез бы и человеческий след на этой земле. О котиках и всей экономике острова мне рассказывал главный покровитель стада, сухой и высокий, как жердь, неизменно вежливый зоотехник Игорь Константинович Кисельман. Я видел его каждое утро возле конторы. Один раз он был очень обеспокоен.

— Понимаете, у песцов на ферме болезнь: грызут хвосты…

Второй раз я увидел его веселым, с кипой маленьких книжек.

— Нет, вы подумайте: «Устав железных дорог»!.. На остров Беринга привезли «Устав железных дорог»!

В третий раз пошел разговор о шкурах.

— Когда появляюсь в Москве, мои друзья идут к вешалке — поглядеть, какая у моей жены шуба, и пожимают плечами: думают, что мы тут все в котиках ходим…

Да-а. Признаться, много раз собирался уехать. Что хорошего?

Семнадцать дней солнца в году. И почему-то не уезжаю..

Не помню точно, сколько домов в поселке. Помню, все деревянные. В поселке все деревянное: дома, заборы, антенны радиостанции, маленький тротуар на главной улице и странные крутые лестницы из поселка на гору. Я спросил: зачем лестницы, по которым не ходят? Мальчишки взбежали кверху, потом так же резко скатились вниз, и я узнал, что лестницы эти построены после того, как на островах Тихого океана в одну минуту исчез целый город и пострадало много селений.

В году много раз на острове бывает землетрясение. Непросто привыкнуть жить в доме, когда деревянные стены вдруг начинают двигаться и скрипеть, когда гаснет свет и посуда падает со стола. Но главная беда не в этом. После землетрясения люди ждут с океана большую волну.

Японцы называют ее «цунами». Она не всегда приходит, но ждать ее надо. В поселок большая волна не приходила еще ни разу, иначе поселка бы не было. Но десятиэтажная волна может прийти. И после каждого землетрясения матери хватают на руки малолетних, и все, кто может бежать, бегут на гору по лестницам. Тревожно звонит колокол. Хорошо, если днем, а не ночью…

Малые землетрясения часты. Мне, признаться, хотелось увидеть, как это происходит.

Но пришел срок отбывать. Самолета мы не дождались, уходили рейсовым пароходом. Кое-как добрались до него катером, но долго не могли сблизиться из-за шторма. Наконец удалось.

С парохода на канате спустили плоскую люльку. Мы с каким-то дедом, как обезьяны, повисли над океаном…

До Камчатки шли более суток. Немилосердно качало, и по боку парохода океан бил чем-то неимоверно тяжелым. Какие баллы были у шторма, я не узнал, но когда причалили в Усть-Камчатске, матрос, помогавший нести рюкзак, весело сказал: «Мы родились в рубашках…»

В порту узнал: в ночь, когда мы ушли, на Беринге случилось большое землетрясение.

Владыка.

Морские коты

Хороший пляж. Сначала обрыв скалы, потом песок и вода, слегка разбавленная валунами.

Однажды выбрав место, они уже много лет его не меняют. Сколько на пляже дочерна загорелых, порядком ожиревших купальщиков! Спят, обмахиваются веером, хотя вроде бы и не очень жарко, барахтаются в воде… Ну конечно, это не отпускники. Еще издали слышишь блеяние, похожее на овечье, и рев не то львиный, не то пострашнее. По высокой траве подходим ближе и ближе. Вот крайние уже раздувают ноздри от беспокойства, но охота ли подниматься, когда тебя разморила редкая на этом пляже погода.

Еще ближе. Уже видим себя в оливковом сонном глазу крупного зверя. Затихаем, и стадо морских котов, не потревоженное, остается на берегу.

Напрасная затея их сосчитать. Даже муравьи таким числом на ровном месте не собираются. Хотя, конечно, ученые знают: их в этом стаде около ста тысяч, а всего на острове двести тысяч. Много ли это? Немало, если иметь в виду, что к началу нынешнего века их осталось девять тысяч всего. Перебили, а потом спохватились. Американцы раньше нас спохватились, и у них стадо, по соседству на островах Прибылова, — под два миллиона. Это национальная ценность. Американцы своих котов, говорят, провожали военными кораблями, когда стадо шло на зимовку. Провожали потому, что били, да и теперь есть охотники бить котиков в море.