Она помахала рукой, разгоняя висевший в воздухе сигаретный дым.

— Знаешь, — сказала она, — я думала, что это Фил Коллинз со своим «Генезисом».

— Что?

— Вообще-то, он талантливый музыкант, но мне он больше не нравится... Он... — Энн замолчала, подбирая нужное слово. — Он какой-то неискренний. Понимаешь, в средней школе у нас был такой термин — «музыка-жвачка». Это такая музыка, как у Барри Манилова. Только Фил Коллинз совсем не такой, как Барри Манилов. Он холоднее. — Энн засмеялась и огляделась.

— Энни, о чем ты говоришь? Я пытаюсь обсудить с тобой нечто очень важное. Я нисколько не преувеличиваю, когда говорю, что это вопрос жизни и смерти.

Энн повела глазами.

— Пойми же, я не хочу говорить о... нем. И вообще он не способен причинить мне боль... ни мне, ни кому-либо еще.

Она говорила с несвойственной ей злостью: почему Ник не хочет ее понять? Энн помассировала пальцами виски, — ей вспомнился ночной голос, пропевший в домофон: «Я должен увидеть тебя».

Ник накрыл ее руки своими.

— О'кей. Ты хочешь уйти отсюда? Мы можем поймать машину и через несколько минут будем в Эванстоне. Но ты же не захочешь пойти ко мне домой... Там нет ничего интересного...

— Я хочу остаться здесь. Мне нравится этот бар. Он напоминает мне те бары, где я бывала, когда училась в колледже. — Энн изобразила ослепительную улыбку.

— Хорошо, — сказал Ник, откидываясь на спинку стула и закуривая сигарету, — о чем же мы будем говорить?

— Например, об этом баре. Что ты о нем знаешь?

Ник окинул взглядом тесноватый зальчик: деревянные столики на длинных ножках, разношерстная публика, низко свисавшие с потолка люстры, высокие табуреты перед покосившейся стойкой и за ней — зеркало, в котором отражались выстроившиеся в ряд зеленоватые бутылки.

— Я давно знаю этот бар. Я вырос недалеко отсюда, а мой отец был знаком с его владельцем. — Вспомнив отца, Ник с минуту помолчал. Он почувствовал, что Энн смотрит на него, удивляясь, почему его лицо вдруг стало таким хмурым. Он вздохнул и заставил себя улыбнуться.

— Так что же?

— Да... во времена моего детства это было особое место. Сюда приходили семьями и даже приезжали из соседних городков. Понимаешь, здесь отдыхали и обедали. Ничего особенного — обычный воскресный обед. Но мне казалось, что это были самые изысканные польские блюда, которые я когда-либо пробовал. По пятницам, когда отец работал ночью, мама посылала меня в этот бар за рыбными сандвичами к ужину. Я до сих пор помню коричневые бумажные пакеты, пахнущие рыбой.

— А где твои родители сейчас?

— Отца убили во время дежурства... он был полицейским. Мама живет на его пенсию во Флориде.

— Где именно?

— Недалеко от Тампы.

— Так вот почему ты стал сыщиком...

— Почему же?

— Потому что твой отец был полицейским.

— Да, думаю, поэтому. — Ник провел рукой по волосам и окинул зал пристальным, чуть ли не подозрительным взглядом, словно в нем вдруг проснулись отцовские гены.

— В чем дело? — спросила Энн.

Ник улыбнулся, довольно нервно, и закурил еще одну сигарету.

— Да нет, ничего. Просто нервы.

— Расскажи что-нибудь о своем отце. У твоих родителей были еще дети или ты один?

— О нет, я — один, совсем один. — Он стряхнул пепел с кончика сигареты и улыбнулся Энн. — Послушай, а не поменяться ли нам ролями?

— Нет, Ник, я тебе все уже давно рассказала. Я хочу услышать побольше о твоей семье. Например, где находился полицейский участок твоего отца...

— И дался же тебе мой отец...

Энн удивленно взглянула на него.

— Извини. — Ник уставился на поверхность стола, поковырял пальцем царапины на ней. Потом поднял глаза на Энн. — Я уже рассказал тебе кое-что, но есть такие вещи, о которых я никогда никому не говорил. Сейчас я расскажу тебе все, и больше не будем к этому возвращаться.

Энн пристально посмотрела на него, словно пыталась по выражению его лица разгадать тайну.

— Хорошо.

— Когда мой отец умер, я просмотрел его бумаги и нашел несколько писем.

Энн вздохнула с облегчением.

— У него был роман, да?

— Может быть, ты не будешь меня перебивать и позволишь мне рассказать до конца? — Ник остановился. — Да, в самом деле, у него был роман. Но этот роман был... — Ник-низко наклонил голову и долго смотрел на стол. Когда он снова взглянул на Энн, его лицо было красным, по щекам текли слезы. Он сердито смахнул их тыльной стороной ладони и почти выплюнул следующие слова: — Но этот роман был с одним малым. С мужчиной, понимаешь? Мой отец был педерастом. — Нику хотелось бы во время этого признания смотреть Энн в глаза, но он не мог и вновь опустил взгляд. — Я думаю, это продолжалось не один год. По профессии тот был фельдшером. Его звали Дэн Мак-Кинни. Господи, он приходил к нам домой по выходным.