Пахота.

Дальше на запад степь постепенно ширится и дичает. Полосы пашен встречаются реже, уступая место просторным пастбищам. Стада сытых коров красноватой породы владеют землей. Фермы, совсем уже редкие, попрятались в балочки. Деревья над домами стали приземисты и походили уже на кустарник. Единственной открытой глазу постройкой были тут сиротливые ветрячки. Не слишком высокие, они все же исправно вертелись — ветра тут было вдоволь. Из земных глубин ветряки добывают для коров воду. Висконсин, лежащий у людных индустриальных мест, держит молочных коров.

Тут же почти без присмотра ходят мясные стада. Степные дикие травы цвели у дороги. То и дело справа и слева белели пчелиные пасеки.

Казалось, прямо с машины небрежно накидали в траву ульи. Не слишком обильная химизация этих земель щадила пчел. И они работали тут вовсю.

Признаемся, наш «Торино» нанесла пчеловодству Америки некий урон, небольшой, правда. Мотор начал греться. И на ближайшей колонке нам сразу назвали причину.

— Вот посмотрите…

Весь радиатор залеплен был комарами, козявками, бабочками, но главным образом пчелами. Вдох пылесоса, и радиатор стал чистым.

— Обычное дело в наших местах, — сказал парень, очищая ветровое стекло от желтых медовых потеков.

За пару долларов впереди радиатора нам повесили сетку-экран. Это сберегало мотор, но пчелам, пересекавшим дорогу в Южной Дакоте, от этого легче не стало.

Восток Дакоты напоминает наше Придонье. Выпуская залетевшего в машину шмеля, мы вышли полежать на земле кверху лицом. Придонье!.. Блестели слегка пригнутые ветром травы. Парили птицы в просторном небе.

И пахнуло… донником. Мы нашли эту травку с бисером желтых цветов. На Дону пахучий подсушенный донник добавляют в табак… Известно, запах сильнее всего пробуждает воспоминания.

И в этот день нам казалось, что едем мы по знакомым местам, и вот сейчас, вон за той горбиной дороги, сверкнет на солнце донская вода…

И вода в самом деле сверкнула. Но река называлась не Дон, а Миссури. На одном берегу желтый бульдозер ворочал землю. На другом — ходили две черные лошади. Река текла в глинистых берегах и была неприветливо-диковата. Ни ветлы, ни хвороста в пойме, ни даже осоки.

Тревожная рябь морщила воду, вызывая в памяти полотно Остроухова «Сиверко». Стайка уток низко пронеслась над желтоватой водой. Серый кулик клювом, похожим на шильце, тыкал в пенистый мусор, принесенный рекой на отмель.

Мост… И мы уже едем в другой географической зоне Америки. Миссури — это граница Среднего Запада и Запада Дальнего. Полагают, сама природа считает эту границу законной и после Миссури резко меняет свой облик. Так, пожалуй, оно и есть. Сразу после моста мы увидели: едем по дикой земле. Пашни исчезли. Насколько хватало глаз, тянулась голая степь. Целина. Если землю где-нибудь распахали, то затем лишь, чтобы посеять траву для пастбища. Фермы (на них скотоводство сочетается с землепашеством) исчезли.

Зато появились ранчо. Это пастбища. Прямо возле дороги стоят грубо сколоченные из бревен ворота. Сверху на них прибито седло и вывески: «Ранчо Одинокий койот», «Ранчо Бычий глаз»…

Ворота закрыты. Проселочная дорога от них убегает за горизонт. Всадник около стада. И где-нибудь в травяных дебрях, в лощине ютится маленький домик. Хозяин ранчо нередко живет где-нибудь в шумном месте Америки, нередко владеет заводом или делает крупные деньги иным каким способом. Нередко это миллионер.

Ранчо тоже дает ему деньги. Но хозяин изредка наезжает сюда. Наезжает не только для ревизии стада и объяснения с конными пастухами. Хозяин сам садится на лошадь, щеголяет в линялых, продранных джинсах, в ковбойской шляпе, сам готовит еду, стреляет койотов. Это некое «приобщение к земле». Связь с землей некогда была крепкой. Сейчас большие города всосали не только владельцев мелких ферм и ранчо. Приходят в упадок коллективные поселения сельских районов — городки с числом жителей в сотню-другую. Однако тяга к земле у людей остается.

Утолить эту страсть по карману только богатому.

На ранчо владелец приезжает «стряхнуть с себя город», подышать неиспорченным воздухом, «побыть прежним американцем». Иметь ранчо — дело престижа. Миллионер, конечно, купит ранчо не в Дакоте, а далеко южнее по сгибу карты — в Техасе. Там земли жирнее, и, стало быть, скот жирнее. И вообще — Техас не Дакота. Не так давно травянистые дикие прерии занимали весь центр Америки. Теперь прерии распахали. Дикая степь осталась в сухой северной части Техаса и тут, в Дакоте, под названием Плохие Земли.

И на самых худых участках плохих земель Америка поселила остатки индейцев, владевших некогда всей землей от океана до океана, землей, не имевшей даже названия. Мы встречали индейцев на бросовых землях прерий и на землях совсем ни на что не пригодных — в пустынных штатах Нью-Мексико и Аризоне. Мы видели отчаявшихся пьяных индейцев, индейцев, одетых в перья на потеху туристам, и индейцев, добывавших свой хлеб потным трудом на землях Дакоты.

Два коренастых черноволосых парня вгоняли колья в глинистый косогор и тянули колючую проволоку, ограждая чье-то ранчо. Представители племени сиу без большой охоты заговорили с двумя «бледнолицыми». Но под дымок сигарет разговор постепенно наладился…