— Отец, — сказал Хмельницкий тоже по-татарски, — был большой друг татарам. Он очень любил их: народ всё трезвый, рабочий, прямой — не то, что наши... И отец-то мой всё говорил: коли Никон не возьмёт меня под защиту, так я пойду под высокую руку султана, как и крымский хан мой брат и друг. Очень любил он вашу землю и ваших людей. Не было для него ничего лучшего, как рассказывать, как он гостил у вас и в Карасубазаре, и в Бахчисарае. По целым часам слушаешь, как он, бывало, с ханом, с кальяном в зубах, сидит где-нибудь в саду у фонтана, и вокруг так душисто, так птички песни поют и чирикают, точно в райском саду. А тут, вокруг, и апельсины, и лимоны висят, и персики рдеют на деревьях, и грозди виноградные так и просятся в рот... А яблоки, груши и орехи точно обсыпали дерево, и каждое из них держится подпорками, чтобы дерево не сломалось. А там, гляди, буйволиха в речке купается и мычит за своими телятами, и козочки приручённые бегают по саду и заигрывают с человеком...

— Да, страна наша благодатная... а Чатырдаг?.. На нём леса... А там, к морю, скалы, леса... а у Перекопа степи... степи зелёные... травы высокие, точно бархатный ковёр, усыпанный цветами... А в этих степях табуны лошадей... овцы кудрявые... коровы, быки и волы — точно рай земной, — восхитился татарин.

Вбежал казачок:

— Митрополит приехал, — произнёс он, запыхавшись.

— Идёмте встречать святителя, — произнёс торжественно Дорошенко.

Он показал путь послу, но тот уступил первенство Юрию Хмельницкому.

Монах пошёл вперёд, затем посол, за ним и гетман. Когда появился простой монах Гедеон, все ратные люди встали и низко ему поклонились; то же самое они сделали и гетману, и послу.

— Митрополит приехал, — обратился к ним гетман, — идёмте к нему навстречу.

Все потянулись за гетманом. Дорошенко в сенях встретил митрополита и подошёл под его благословение. Монах Гедеон по обычаю пал перед ним ниц, но митрополит поднял его и поцеловал несколько раз.

Дорошенко повёл митрополита в зал и там усадил в большое кресло; по правую его сторону он поместил Гедеона, потом он усадил напротив митрополита татарского посла, а сам уселся по левую сторону митрополита.

Ратные люди разместились потом куда кто хотел; здесь более уважалась старость, чем общественное положение, а потому молодые люди отдали старикам почти все места поближе к послу или к митрополиту.

— Дорошенко обратился к раде с речью, в которой он объяснил причину её созыва. Между прочим, он сказал: Великий Богдан Зиновий сражался и проливал многие годы кровь свою за наши вольности и выгнал всех ляхов из нашей отчизны, но так как с Речью Посполитою ему трудно было одному бороться, так он отдал себя под высокую руку русского царя, с тем чтобы он не трогал лишь наши вольности... Но ещё при жизни его бояре требовали, чтобы их воеводам отдали все города и чтобы предоставили им право ставить своих сборщиков чиншей. Богдан на это не соглашался. Сын его Юрий, бывший гетман, тоже бил челом об этом царскому величеству, но Москва ничего и слышать не хотела и прислала к нам и воевод, и откупщиков, и сборщиков. Гетман Юрий, слыша ропот казаков и черни, после чудновской польской победы, передался королю Яну Казимиру, с тем чтобы тот выгнал русских и возвратил наши вольности. Пришёл сюда Ян Казимир, сражался долго и, быть может, выгнал бы русских, да Речь Посполитая не стала платить жалованье войску, и оно разбежалось. Отчизна наша осталась без защиты, а ляхи лишь снова забрались в свои бывшие поместья. Началась опять домашняя вражда и резня за гетманство и Брюховецкий избран радою в гетманы, и Юрий Хмельницкий сложил булаву и пошёл в монахи... Не сделалось от того лучше: бояре, т.е. Нащокин, продал нас ляхам — западный берег Днепра объявил за ними, а правый — за собою. Ляхи обрадовались и снова налетели, забрали бывшие свои поместья и расставили по сёлам виселицы, чтобы вешать православных христиан...

Тут он сделал небольшой роздых и продолжал, обращаясь к послу Брюховецкого:

— Брюховецкий — человеченко худой и не породный казак: для чего бремя такое великое на себя взял и честь себе, которой недостоин, принял?.. Он казаков отдал русским людям со всеми поборами, чего от века не было.

— Брюховецкий это сделал поневоле, — отвечал посол гетмана. — Взят он был со всею старшиною в Москву... Ну, и подписали поневоле.

Дорошенко поднялся с места и произнёс торжественно:

— Великая громада, не нужно нам ни ляхов, ни русских, не нужно нам и двух гетманов: как нет двух солнц, так не может быть и двух булав у одного и того же народа... А потому я предлагаю: по обе стороны Днепра жителям быть в соединении, жить особо и давать дань турскому султану и крымскому хану, как даёт волошский князь. Турки и татары должны защищать казаков и вместе с ними ходить на московские украйны.

— Я, — воскликнул Юрий Хмельницкий, — все отцовские скарбы откопаю и татарам плату дам, лишь бы только не быть под рукою московского царя и короля польского... Хочу я монашеское платье сложить и быть казаком... Буду я сражаться как казак и положу душу свою за наш народ и за нашу веру.

— Добре!.. Ай да казак! Оце як батька Богдан, — раздались голоса.

Находившиеся здесь запорожцы тотчас присягнули в верности раде. Здесь же было решено: тотчас открыть борьбу с русскими и перебить воевод и ратных московских людей. После того Дорошенко поднялся с места и объявил:

— Татары находятся уж близ Чёрного леса... Половину их я отправлю против ляхов, а остальною половиною мы пойдём против русских...

— Ура! ура! Батька Дорошенко! — раздались неистовые крики всей рады.

После того во имя свободы страны все радные люди до того наугощались, что три дня ползали по дворцу, в котором тогда же сложилась песня в честь Дорошенко:

Потому что в честь татар неистово истреблялся их прекрасный табак.

— Приехали инокиня Наталья с каким-то русским, — докладывает Брюховецкому его карлик Лучко.