Шрифт:
— Оставь её на время в покое, государь. Попробуй, авось, одумается, а я тем временем наеду к ней, поговорю с ней не как посланец царский, а как родственник.
— Пожалуй, твоя и правда, — задумчиво прошептал Алексей Михайлович, — пождём!
Снова воцарилось молчание, нарушаемое только потрескиванием восковых свечей.
— Но только месяц, не больше шести недель ждать буду, а потом...
И государь решительно махнул рукою.
— Уйти прикажешь, государь великий? — робко спросил Хитрово.
— Идите с богом, а ты, князь Пётр, останься: ещё кое-что я передать тебе хочу.
Хитрово и царский духовник удалились.
— Сколь жалко мне, поверишь, князь, сына Морозовой, Ивана! Сын боярина Глеба мог бы быть верным слугою мне и государству, теперь же гибнет он среди глупых бредней этих изуверов! Вот ради него только и соглашаюсь я ждать покорности Морозовой...
Урусов низко поклонился царю.
— Спасибо, государь, за твою милость к ослушнице!
— Всё, что я тебе сказал, всё передай ей да посоветуй ей прогнать протопопа и всех стариц! Негоже это ей, боярыне Морозовой! А коли постриг свой захочет сохранить, в любой из монастырей поступить вольна!
И царь, сам взволнованный этими словами, отпустил князя.
XIV
На другой день утром Урусов повелел жене, чтобы она шла к сестре и передала ей волю государя.
Хотя Евдокия Прокопьевна сознавала, что государь отпустил для Морозовой срок покаяния только благодаря ходатайству князя Петра, ей показалось обидным, что сестру так не любят во дворце.
— Почто не оставят её в покое, что злого содеяла она перед великим государем, чем прогневила она его?!
Урусов гневно посмотрел на жену.
— Сказывал я тебе чем. Ты это и сама сознаешь! Аввакум, Мелания да все им присные крутят голову твоей сестре. Пусть отошлёт их от себя, и царь всё простит ей!
— Святых людей ты, князь, напрасно винишь; они блюдут веру православную, как она идёт издревле! Вина их, что они не хотят покориться новшествам Никона.
— Покорятся, княгиня, покорятся, — горячо возразил Урусов, — согнут им выю!
Румянец залил лицо Евдокии Прокопьевны.
— Никогда, князь, никогда этого не будет! В вере своей стойки они, ох, как стойки!
Изумлённо взглянул Урусов на жену.
— Ты это откуда знаешь, княгиня, аль сама прельщена ими?
Урусова готова была признаться мужу о своих беседах с Аввакумом, но мысль, что это может повредить сестре и общему делу, остановила её.
— Поезжай к сестре, — снова сказал Урусов, — старайся уговорить её, время ещё есть.
Княгиня уехала.
Передав Морозовой, что требовал от неё царь, Евдокия не ждала благоприятного ответа.
— Наша вера истинна, — запальчиво вмешался в разговор Аввакум, — и не может царь о ней настоящего понятия иметь, так как Никоновой ересью прельщён.
— Отсюда выходит, — сказала Морозова, — что царь наш неблаговерен: как же мы будем неблаговерному царю повиноваться и руку ему целовать?
— Горе, горе церкви православной, чего только не творят никониане. Ох, собаки, что вам старина-то помешала!
– Помешала, батюшка, помешала! — воскликнули некоторые из стариц, здесь присутствующих.
Отыдите от нас, еретики, не замайте старых, святых, непорочных книг пречистых, как не беда бы содеяся в земле нашей?.. Всех еретиков от века в ереси собрали в новые книги. Духу лукавому напечатали молиться...
Голос протопопа становился всё громче и громче. Глаза горели; фанатик сказывался в каждом его движении, в злобной нетерпимости к чужому учению.
— Не отступимся от православной веры, не служим никонианской ереси! — послышались голоса среди верных.
— Не слушайте, дети, не слушайте, пропадёте, аки трава, ежели прельститесь их лестью, не подобает с ними, поганцами, вам верным и говорить много.
Дав немного успокоиться после произведённого им впечатления, Аввакум коротко произнёс:
— Нечего много говорить.
И снова окинув всех пытливым взглядом, умело закончил следующими словами:
— Братия и сёстры мои, светы! Запечатлеем мы кровию своею нашу православную христианскую веру со Христом Богом нашим, Ему же слава во веки, аминь.
Тяжело вздыхая, стали расходиться присутствующие.
В горнице остались с Аввакумом только две сестры, да старица Мелания.