Накануне этого собора патриарх был в сильной тревоге и сомнении. Предложенное им исправление книг было важным шагом для тогдашнего времени, а общество и духовенство были ещё так невежественны, что сомнительно было, чтобы они могли усвоить их без потрясения церкви, без раскола.

Это Никон отлично понимал, но без этого нельзя было соединить весь русский народ, что сделалось заветною его мыслью, в особенности после возвращения первого посольства князя Репнина и уверений его, что уния насильственно привита и в Белоруссии, и в Литве, и в Галиции.

Но Никон не был такой человек, чтобы остановиться пред какими бы то ни было препятствиями, и если он добился от собора — начать ожесточённую войну с сильною ещё тогда Польшею, то борьба со староверами показалась ему, в сравнении с этим, ничтожною. Нужно было поэтому заручиться только большинством на соборе.

В этих мыслях он вызвал Епифания Славенецкого, и тот явился к нему накануне собора.

Когда Славенецкий вошёл к нему, он застал патриарха, расхаживающего в волнении по рабочей своей горнице.

— Я насилу дождался тебя, — сказал он навстречу Епифанию.

— Я объездил, — отвечал тот, — всех митрополитов, архиереев и епископов; все согласны на исправление того, что собор найдёт нужным, только один епископ Павел кричит: «По старине хочу жить!»…

— А отец Степан, царский духовник?

— Он на всё согласен, только не трогайте его сугубого аллилуйя и двухперстного знамени.

— А протопопы и попы что говорят?

— Молодые все стоят за исправление книг, а старики ничего и слышать не хотят...

— Очень жаль, а они ведь в церкви все: вся пастырская власть у них в руках. Между тем Куракин из Киева доносит, что он хотел близ Софиевского собора основать крепость, так митрополит Киевский запретил ему и велел сказать, что гетман с войском запорожским поддался государю московскому, но он, митрополит, со всем собором о том бить челом государю не посылал. Значит, он и меня не захочет знать, и предлог есть: патриарх молится и крестится не по-нашему. Но как уломать наших-то попов?..

Никон быстрыми шагами начал ходить по комнате.

— Вдвоём, светлейший патриарх, с Божьею помощью мы поборем врагов, и истина восторжествует. Мы же должны исповедовать греко-восточное православное учение как оно есть, а не так, как исказили его переписчики и горланники-уставщики.

— Однако ж, — прервал его Никон, — некоторые говорят, что если ломать что-нибудь, то ломать всё, а не часть, т.е. нужно поступать подобно Лютеру: ведь и монашества не признает наша древняя церковь...

— Это, — возразил Епифаний, — можно бы было сделать, если бы весь русский народ был уже соединён; а теперь, для того чтобы соединить, нам нужно приблизиться только к учению православных церквей — малорусской и белорусской, которые сохранили в чистоте учение восточной церкви.

— Но если это у нас самих произведёт распадение церкви? — заметил Никон.

— Едва ли это совершится, коли мы, нововводители, будем действовать братолюбиво; коли же отпадут сотни или тысячи, так всё же вместо них мы приобретём во всероссийском патриаршестве миллионы нашей братии из Малой и Белой Руси, из Литвы и Галичины.

— Коль так, то да благословит тебя Господь Бог на путь грядущий.

С этими словами Никон отпустил Епифания, а сам стал на колени перед иконой Спасителя и горячо молился, чтобы Господь смягчил сердце его врагов, так как исправление книг нужно для блага целого русского народа, разрозненного и стонущего под игом ляхов, иезуитов и папы.

Когда так молился Никон, забывая в это время о собственной безопасности и готовясь самоотверженно вести борьбу с невежеством и предрассудками, в стрелецкой слободе, где мы уже видели в одном из его подворий синклит белого духовенства, и теперь собрался тот же собор, только с прибавкою новых двух лиц: чернеца Никиты и епископа Павла.

Первый был постник и благочестивый человек, но по невежеству фанатик Стоглава и полоумный аскет.

Собрание это было тайное, и потому все пришли с большими предосторожностями.

Попы были уже в соборе, когда вошёл епископ с Никитою.

Попы поклонились в ноги епископу и усадили его на председательское место.

Начал говорить собору Аввакум; он подробно докладывал о новшествах в церкви: об иконоборстве, согласном служении и пении, о проповедях и, наконец, об исправлении книг и т. д. Всё это, по его мнению, было еретичество, и больше ничего, и затея монахов унизить белое духовенство, чтобы изобличить его, что оно неправо служит и раскольничает.

Вопрос был поставлен им ребром: белое духовенство издревле владело правом совершения церковной службы и треб и правом быть духовными отцами; а тут являются вдруг монахи, дерзающие утверждать, что всё их древле обычное учение, их иконы, которым они поклонялись, и книги, по которым они молились, всё это заблуждение. Нужно отстоять поэтому каждую букву каждой книги, каждую чёрточку их старых икон, а все новшества объявить еретичеством, а нововводителя антихристом.