Подымается с места Никита: его атлетический вид, хотя он и юноша, его резкий голос, его глаза горят лихорадочно. Он говорит:

— И я, — глаголет апостол Иоанн, — также свидетельствую всякому слышащему слова пророчества книги сей: если кто приложит что к ним, на того наложит Бог язвы, о которых написано в книге сей; и если кто отнимет что от слова книги пророчества сего, у того отнимет Бог участие в книге жизни и в святом граде, и в том, что написано в книге сей.

— Благодать Господа нашего со всеми вами, — произнёс восторженно епископ Павел и присовокупил: — Как же мы можем прибавить или убавить хоть один аз из древлезаветных нам книг? Не поразит ли нас Господь Бог язвами и не лишит ли Он нас участия в книге жизни и царствия небесного?..

— Пущай сам Никон изыдет в ад, — воскликнул Аввакум, — со своим еретиком Епифанием и чернецом Арсением.

— Ты прав, отец Аввакум, — подхватил Никита, — апостол Павел глаголет: «Невозможно однажды просвещённых и вкусивших дара небесного и соделавшихся причастниками Духа Святого и вкусивших благо глагола Божья и сим будущего века и отпавших обновлять опять покаянием когда они снова распинают в себе Сына Божьего и ругаются ему» (Поел, к Евр., гл. 6).

Этот довод привёл всех присутствовавших в какое-то неистовство: они начали ругать и Никона, и Епифания, и Арсения-грека и нарекли Никона антихристом. Когда же они немного поуспокоились, Аввакум объявил, что извергнуть Никона из церкви ещё рано; он-де надеется ещё на соборе и его привести к истине; а потому он, Аввакум, просит всех присутствующих только поддержать его.

Синклит разошёлся. Епископа Павла пошёл провожать чернец Никита до Спасского монастыря, где последний поселился.

Придя в свою келию, Павел был в сильно возбуждённом состоянии, он ходил взад и вперёд, сердился, кому-то грозит или хохотал безумно.

Долго не мог он угомониться, наконец лёг, и снится ему апокалипсическое видение: видит он одного ангела, стоящего на солнце, и тот воскликнул громким голосом, говоря всем птицам, летающим посредине неба: летите, собирайтесь на великую вечерю Божию, чтобы собирать трупы царей, трупы сильных, трупы тысяченачальников, трупы коней и сидящих на них, трупы всех свободных и рабов, и малых и великих. И увидел он зверя и царей земных и воинства собранные, чтобы сразиться с сидящим на коне и с воинством его... Убиты все мечом сидящего на коне, исходящим из уст его, и все птицы напитались их трупами.

Утром другого дня удар колокола Ивана Великого сзывал духовенство в Успенский собор на обедню, а оттуда они должны были идти на собор в грановитую палату, где ожидали и царя.

Собрались в церковь не только всё священство, но всяких чинов люди и боярская дума.

Светские люди явились не столько из религиозности, как по любопытству: послушать, как, дескать, монахи уличать будут попов в невежестве и ереси.

Это была битва на жизнь и смерть и тех и других, и исход борьбы был интересен и для обеих сторон, и для общества, тем более, что битва давалась с одной стороны царским духовником отцом Степаном и протопопом Успенского собора, с другой — патриархом.

После обедни и краткого молебна за царя, все отправились в грановитую палату; царь с патриархом поехали туда в колымаге.

Никон открыл собор кратким словом; начал докладывать о необходимых исправлениях Епифаний Славенецкий.

Когда он кончил, протопоп Аввакум стал его уличать в неправде в самых резких выражениях. Сподвижники его тоже заспорили с ним, а сугубое аллилуйя они основывали на апокалипсисе.

Спор был основан главным образом на предании и на том, что, по апокалипсису, нельзя изменить ни единой буквы из священного писания, на все же возражения Епифания о том, что речь идёт именно о восстановлении правильного текста, раздавались голоса:

— Не хотим, не хотим, будем молиться по старым книгам, по старым иконам.

Стали баллотировать вопросы: держаться ли книг, отпечатанных царским духовником, или же греческих и старых наших книг.

Ответ был в пользу последнего, т.е. вставки, сделанные царским духовником и Аввакумом с братиею, отвергнуты во имя старопечатных книг до Шуйского.

Когда это было решено. Никон и царь благодарили собор за его разумное решение; но противники их, рассеявшись по городу, распространяли слухи, что Никон, под видом исправления книг по старопечатным, хочет ввести латинство.

Нужно было унять смуту, и Никон, по соизволению царя, велел посадить в Спасо-Каменный монастырь и епископа Павла, и Неронова, и всех протопопов (за исключением царского духовника), участвовавших в переделке требника и мутивших теперь народ.

Но вскоре все были освобождены, и при этом Никон сделал уступку: он разрешил и отцу Степану, и Неронову двуперстное знамение и сугубое аллилуйя; тогда-то враги Никона ополчились на него ещё ожесточённее.

— Если, — вопияли они, — это грех, то не следует дозволять; если же не грех и можно спастись и старыми порядками, то следует оставить нас при старой вере.

С епископом Павлом случилось иное, что вызвало впоследствии на Никона целую бурю.

Чтобы епископ не мутил народ после собора, Никон велел его содержать в Спасском монастыре, но на того нашло бешенство и он стал кощунствовать над одеждой епископской.

Узнав об этом, Никон велел от него отнять церковное облачение и принадлежности епископского сана.

Коломенская его епархия упразднена и все имущества, принадлежавшие к епископии, присоединены к будущему «Новому Иерусалиму». Епископ же Павел отправлен в Хутынский монастырь Новгородской губернии.