Шрифт:
— Ну, говори, не мучь... говори... кто ж невеста?..
— А царевна Татьяна Михайловна...
— Да ведь она мне троюродная... Правда, невеста хоть куда... Но царь что скажет, а поп Берендяй...
— Да, лакомый кусок, — заметил Алмаз. — Ведь царевна Татьяна Фёдоровна, сестра царя Михаила, всё оставила ей: и вотчины, и сёла [29] , и всю-то богатую свою движимость, да и отец, и царь наградили её, что станет не только на её век, но и на век её детей.
29
Сёлами назывались дворцовые имения.
— Оно-то вальяжно, — заметил Стрешнев. — Но доселе я называл её: сестрица Таня, а тут вдруг «жена»... Люблю-то очень сестрицу... да и прекрасна она... но увы и ах, выйдет ли за меня? Ведь меня-то она не раз за уши драла, как, бывало, я ненароком в их девичью попаду, покалякать с сенными девчонками... аль за вихры отдерёт... а теперь вдруг жена... Полно, Алмаз, шутки ты шутишь...
— Не шучу я шутки, не оставаться же такой красавице, да с состояньицем, да царской сестрице, в Христовых невестах. Не хочет царь родниться больше с рабами... так ты же сам из царских, — отец-то твой дядя царю Михаилу.
— Оно-то так... ну вот и высватай... А красавица Татьяна Михайловна первая в Москве, да умница какая... Да только страшно, откажет... тогда ведь посрамление одно.
— Нужно так с боку... не прямо... Вот попроси Хитрово, он с тётушкою Анной Петровной своею, а ты с царицей... Коли возьмётся царица, всё пойдёт как по писаному... И умница царица, и знает норов царевен, как с кем что нужно... А царевна уж в таких годках, что и пора... ты же, боярин, первый здесь жених: и молод, и казист, да вотчин и поместьев видимо-невидимо. Поклонись же Хитрово.
— Отчего же, — сказал Хитрово, — коли можно удружить и службу сослужить, так я и в огонь и в воду. Еду теперь же домой и тётушке скажу, недаром же она и первая сваха, она и с Анной Ильинишной Морозовой покалякает, а там и с царицей.
Когда тётушка Хитрово узнала, что забубённый Стрешнев желает жениться, да ещё на царевне, она тотчас велела заложить свой рыдван и поехала к Анне Ильиничне.
Анна Ильинична немедленно поехала с нею к царице, так как она слышала от неё, что нужно Стрешнева женить, да поскорее.
Явились свахи к царице, и та обрадовалась приезду сестры и свояченицы. Усадила она их в своей опочивальне, велела принести мёду и романеи и давай с ними калякать.
— А что твой Борис Иванович? — спросила она сестру.
— Скрипит, — молвила та. — Опосля, значит, похода кости не на месте... старенек стал... кряхтит, что ни на есть, точно баба.
— Старость не радость, — поддержала её Хитрово.
— А что князь-то Семён Андреевич Урусов, да князь Никита Иванович Одоевский?
— Живы-живёхоньки и богомольцы твои, царица милостивая, — сказала сестра её. — Князь Никита Иванович с твоею помощью оправился; умерло-то у него от моровой из дворни 295, а осталось 15...
— Да, — вставила царица, — нагнали ему вновь из дворцовых сел триста душ, да царь поместьями пожаловал во вновь-то присоединённых областях: в Малой и Белой Руси.
— А князь Семён Андреевич уж очинно обижен... обойдён, — заметила Хитрово.
— Царь-то им не совсем... Ведь, дорогая свояченица, новгородские дворяне и дети боярские били на него челом, что он бил их булавою и ослопьем до умертвия, а иных велел бить плетью и кнутом на козле без пощади... иных собирали вешать... Нужна ему рыба, выпустит у дворян-литвян пруды и берёт рыбу руками. В церквах позабирали утварь, снимали колокола, иконы, а в костёлах — срывали ризы с образом, у помещиков позабирали лошадей и кареты [30] , и коляски. Царь на него и осерчал. Да и гетман Сапега отписал царю: дескать, коли б не князя Урусова погромы, под высокую царскую руку пошла бы вся Литва.
30
Карета и коляска встречались уже во всех бумагах того времени.
— Нечто это взаправду, царица милостивая, — скривила от злобы рот Хитрово. — Родич он наш, вот и поклёпы на него святейшего.
— Бога не гневи, свояченица ты моя, весь свет это байт, да и самому царю новгородцы били челом о сыске. Правда, святейший в думе перечит, говорит: довольно-де и Хитрово, и Одоевские, и Урусовы царём одарены, но о поклёпах и слыхом не слыхала, и видом не видала. Что же, по-твоему и то хорошо, что он-то, Урусов, в посте мясо жрёт? — Говори, говори...
— Ахти! — ужаснулась Хитрово.
— Да, да, жрал и не околел...
— Коли так... так бы и сказала, царица многомилостивая.
— Но довольно об этом, — торжествовала царица. — Слыхали ли вы, родненькие, об Родивонушке-то?
— О каком? — прикинулась Хитрово ничего не ведающей...
— Да об озорнике-то... троюродном... Стрешневе... Да ведь и твой-то сынок был с ним на кулачном... Срамота одна: окольничий и в кулачный, и с кем? С сыном купецким...
— Женить надоть. — вставила Хитрово.