– Дорогой Иван Иванович. Поймите, так нужно… Мне абсолютно необходимо повидать этого Вадима Можайцева! Есть личные мотивы, о которых я не могу говорить.

Полковник Соколов молча развел руками – при чем здесь, собственно, он. Но Ландышев тотчас разъяснил:

– Целесообразность поездки с деловой точки зрения ни у кого не вызовет сомнений, это я беру на себя.

Ах, вот оно что! Полковник усмехнулся: та самая ответственность, и действительно, огромная ответственность за жизнь и безопасность Ландышева во время этой поездки, которую, как он сам понимает, другие не захотят принять на себя, он предлагает Соколову взять на свои плечи добровольно. Психолог! Ставка на прямой, решительный, без уверток и колебаний характер старого чекиста.

– Я хочу обязательно видеть Можайцева. А сопровождать меня будет мой помощник Доронин, парень надежный. Да вы же сами и рекомендовали его мне.

– Ладно, посоветуемся, – сказал Соколов.

– Ну, хорошо, – Ландышев встряхнул головой и, настраиваясь на другой тон, деловито предложил: – Пойдемте на сборку, я хочу вам кое-что показать. Возвратиться в Москву вы сможете ночью.

Они ходили по цехам, и Соколов видел, с каким энтузиазмом трудились люди над выполнением почетного и ответственного задания правительства: создание межпланетных станций стало смыслом жизни всего коллектива этого огромного предприятия, отгороженного от внешнего мира барьером абсолютно необходимой секретности.

В Берлин Ландышев с помощником прибыли в середине дня, добрались до дома, отведенного для них немецкими товарищами. Домик расположен на восточной окраине столицы Германской Демократической Республики, в густой зелени садов, среди тихих, почти безлюдных улочек.

Поздно вечером отправились по адресу, указанному в письме. Лил дождь, улицы расстилались пустынные, безлюдные. На одной из них, в глубине сада, темнело строение с крутой черепичной крышей. Сквозь ставни пробивался свет.

Доронин позвонил. На пороге появился, очевидно поджидавший их, мужчина.

Доронин и на этот раз пошел первым.

Посередине обширной, почти пустой комнаты стоял лет сорока мужчина с продолговатым, иссеченным резкими складками болезненно-бледным лицом. Из-за очков в золотой оправе на вошедших внимательно смотрели немигающие глаза, серые, застывшие в напряжении.

– Инженер Ландышев? – он в упор смотрел на Доронина.

– Кто вы? – вместо ответа спросил Доронин.

– Моя фамилия Можайцев. Вы прибыли из Москвы?

– Да.

– Вам придется поверить, что я и есть инженер Можайцев, – говоривший слегка передернул плечами. – Документов, удостоверяющих мою личность, я вам представить не могу. Впрочем, это лучшее доказательство того, что я Можайцев, – будь я кем-то другим, наверное, имел бы ворох документов, сфабрикованных Алленом Харвудом. В мою пользу говорят два обстоятельства: кое-кто в Германии может при случае подтвердить, что я не шпион и не провокатор, и затем основное – я не имею намерения выспрашивать инженера Ландышева о его секретах, а наоборот, хочу сообщить ему нечто важное и передать документы, могущие представлять некоторый интерес для науки.

– Я Ландышев, – выступил вперед инженер. Можайцев некоторое время смотрел на него каким-то странным, замершим взглядом. На миг Доронину показалось: нечто вроде ненависти искрой промелькнуло во взоре Можайцева и тотчас исчезло. Он протянул инженеру руку и просто спросил:

– Вы доверяете мне?

– Иначе я не находился бы здесь.

Опять что-то странное, невысказанное обоими почудилось Доронину в словах этих впервые встретившихся людей, нечто такое, о чем знали лишь одни они.

– Вас охраняют, – с явным облегчением заметил Можайцев и с уважением посмотрел на Доронина. – Я должен был бы сразу догадаться, что вы приедете не один. Это очень хорошо. Вам угрожает большая опасность, инженер Ландышев.

– Надеюсь, вы пригласили меня сюда не только для того, чтобы предостеречь от грозящей мне опасности? – в голосе Ландышева Доронин снова почувствовал раздражение.

Можайцев остановил на нем суровый взгляд, немного помолчал.

– А почему бы и нет? – сухо заговорил он. – Я ценю вас как ученого и считаю себя обязанным поэтому сказать вам об опасности, о существовании которой вы можете и не подозревать. Кроме того, опасность, которая может угрожать вам, одновременно угрожает и тем, с кем вы работаете. Затем, удар против вас имеет целью сорвать успехи советской науки по освоению космоса, а для меня это не безразлично – Россия моя родина. Вам, наверное, трудно понять, что это такое – Родина для меня, у которого нет ничего другого в жизни и у которого, возможно, скоро не будет и самой жизни. – Он говорил внятно, бесстрастным, без интонаций тоном.

– Может, мы перейдем к делу, ради которого я прибыл сюда? – сказал Ландышев.

– Да, пожалуй, – Можайцев жестом пригласил присутствовавших занять места у стола. Он вынул из лежавшего на столе туго набитого портфеля какие-то бумаги. – В Париже, у друзей, я восстановил основную часть похищенных у меня чертежей тех установок, над которыми я работал в Брайт-ривер. – Мне придется объяснить вам назначение этих установок, названных Прайсом моим именем, расшифровать вам вот эти чертежи, а также рассказать о том, что не может не представлять для вас непосредственного интереса.