Круг очерти Злу, пусть горит, путь к тебе закрывая.

Светом лампад озари Дом. Пусть будет их много,

Тех огоньков, что дорогу ко Мне открывают.

В пламени гибнет все Зло. Возьми же чистое пламя…

Арина, кажется, уходила. Бледна была, вот как есть мрамор. Синели губы, дыхание ее разве угадывалось под шалью, лежащей на груди. Тошно и смотреть в ту сторону было.

А Данила-зодчий читал заклинание заново, выхватив из рук батюшки. Эх, учен, умен, горяч, красив. Хорош дворянский сын: чья доля? Пошли Господи жену и деток здоровеньких, умненьких, чтоб жить да жить, добра всяческого наживать, Добро делать…

– Так, кажется, знаю, – выкрикивал он. – Это легко, оседлого искать среди нас. Это ж Ерема, мужицкий сын. Арина: мать-земля, родительница. С Гансом тоже: он с запад шел на восток. Эх, я-то с Востока на запад и пришел! И сходится все: странник-то с севера. А Вы, батюшка, вы к нам из Петербурга… И Гришка тоже, так что же делать-то? Где нам странника с юга искать?!

Батюшка, даром, что ему силу давать не надо, а тоже бледный сделался. Пот со лба утирает. И сказывает:

– Наверно, не надо искать. Я ведь из Петербурга сейчас. А в Петербург из Иерусалима, из Палестины самой. Там я жил много лет, вот сейчас только и вернулся домой…

– Батюшка, миленький, какой же Вы молодец! Хорошо, хорошо, ой, как хорошо-то. А я вам скажу: есть у нас палач! Да Гришка же у нас каждый второй образ рисует Георгия Победоносца. Он же спит и видит, как тот змея давит. И ведь кровь его не багрила; он не кровожадный вовсе, он справедливый…

– А друга где брать, какого друга? Чтоб стенка на стенку, чтоб живой.

Оживился батюшка. Поначалу перепугался: заклинание имело силу. Не бывает таких совпадений, впрямь как в сказке. Странники и Арина совпадали точно. Ну и я, из Липяг раз в жизни уезжавший, да за пределами родной земли чуть Богу душу не отдавший?! Сказать по правде, мне, как и батюшке, страшновато стало, как совпало все. Аж до Арины, на церковном полу распростертой.

А теперь оживился. Первый страх прошел. Загадку решать надо.

Только Данилушка и ее раскрыл.

– Если враг нашел друга? Друг живой! Тут яснее ясного. Смотрите, батюшка: вначале петух, после змея. Потом свинья, бык, козел, сом, жаба, наконец! Он себе друзей ищет. И нам бы надо. Только как искать?

– Мне искать не надо, – сказывал странник. – Я с собакой хожу повсюду. Брат у него, у пса моего, кличка… Я его у дерева привязал, коль надо, так схожу. Я-то думал: хоть и брат он мне, да в церкви ему не место…

– Ой! Данила! – заорал Гришенька. Смотри, Данилка, коль так, нам семеро нужны. Собака есть, кот есть, Гунька вон, ошивается под ногами… А остальные?

– Собака, это хорошо, отвечал Данила. – Зависть, ревность, а супротив них пусть будет верность и благоразумие. Кто собаки верней? Кто умнее? Под крышей голубка гнездо свила, я с ней дружу, потому как кормлю. У Того петух гордынею, а смирение голубка выразит. Гнев – бык, хорошо, тогда овца кротость. Через два двора пастух, у него овцы, туда успеем. Это – три. А еще?

Смотрели друг на друга растерянно. Что же еще-то?

– Эх, запечалился Гришенька. – Нам бы соловья, любви воплощение. Люблю соловья послушать, так-то душевно изливается, так о чувстве плачет сердечном.

Каркнул ворон на Аринином плече сердито. Взмыл к потолку под крышу, в дырищу, где торчал железный прут нашего немца (опосля, опосля расскажу, недосуг пока!). Соловьем обернулся, воротился, присел на плечо к Григорию. Залился, чувство сердечное изливает.

Батюшка аж глаза прикрыл в отчаянии сердечном. Что тут, в самом деле, сделаешь. Нашли управу на козла, против блуда, значит. Поди поспорь, другого-то нет ничего.

– Гуня, – сказал я коту, наклонившись и погладив его, – добудь мне мышь аль крыску какую, с тебя причитается, должон ты мне…

Батюшка смотрел на меня в изумлении.

Данила после Хаоса-то и дури русской, он уж не особо удивлялся мне, но тоже смотрел как-то… жалостливо. А зря.

Я-то понимал все, а они… Хоть и бежало время, летело, рвалось в тот день; но, конечно, так быстро, как исполнил Гуня мой приказ, оно бегать не умело. Был тут, не стало, и снова с крыскою в зубах. Гуня крысу перед ногами моими сложил, а та и попискивает тихо, усами шевелит, но никуда не бежит. Куда ей от Гуни-то…

– Уж как крыса-то усердна, все знают? – Какое такое уныние у крысы может быть? Ей бы пыл поумерить немножко. Вот против уныния и встанет.

Батюшка перекрестил все вокруг.

Барин вдруг мой встрепенулся. Надо сказать, я, как возвернулся в церковь, рогожный мешок в руки барину и сунул. И тут вот барин отличиться захотел. За веревку-то потянул, чтоб развязать.

– Ерема, холоп мой, дюже умен, как вы изволили заметить, батюшка. Он тут живое что-то принес, шевелится…

Ну, я на барина-то напрыгнул, мешок из руки его хвать.