– Боцман, мне одному не под силу, – пытаюсь я возразить. – После вчерашнего падения с мостика вот здесь, в боку, больно.

– Коман! – последовал ответ.

С трудом взвалив себе на спину бухту, я, пошатываясь, донес ее до трапа, но подняться оказалось выше моих сил. Разозлившись, с проклятием и грохотом я сбросил бухту на палубу. Боцман, услышав шум, подбежал.

– Это что такое?! – заорал он.

Выведенный из терпения, я послал его… Но за это получил такой удар в челюсть, от которого помутилось в голове. Я едва устоял на ногах. Потеряв рассудок, я вырвал из ножен матросский нож и кинулся на боцмана. Он ловко увернулся. Нож скользнул по его руке, и в тот же миг он выхватил свой нож и зверски оскалив зубы, захрипел: «Коман? Коман!.. Ну!..» С минуту мы стояли, пригнувшись, дико тараща глаза, нервно сжимая рукоятки. Я первый убрал свой нож, но бухту с тросом все же не поднял.

С волнением ожидаю я вызова капитана. Я знал, что за нож, поднятый против боцмана во время несения службы, на английском судне не милуют. Но прошел день, другой, и никто не вызывает меня. – На роже боцмана бродит загадочная усмешка.

Я готов принять любую кару, лишь бы не находиться в этом томительном ожидании. Боясь огласки, я скрыл этот инцидент и от товарищей по вахте. Но на третий день все стало ясно. По окончании вахты, когда я уже собирался лечь на свою койку, боцман позвал меня к себе. Засучив рукав, он указал на кривой шрам от моего ножа.

– Стоит мне только сообщить об этом капитану, и тебя засадят на два года в тюрьму или дадут волчий билет.

Он замолк, наслаждаясь моим волнением.

– Но я еще погожу, – продолжал он, – посмотрю, как ты будешь вести себя. Для начала убери мою каюту, завтра воскресенье.

Я побледнел. Какой позор! Убирать каюту боцмана не входит в обязанности не только матроса, но и юнги. Это было явное издевательство над моей профессиональной гордостью и человеческим достоинством. Что скажут товарищи?!

– Нет! Не могу! – воскликнул я.

– Ну что же… тогда пеняй на себя. Даю пять минут на размышление.

Через пять минут я убирал его каюту…

Но этим дело не кончилось. Боцман заставил меня приносить ему воду, мыть посуду и даже… стирать белье.

Теперь об этом известно уже всей команде и даже кочегарам. Не зная, в чем дело, они считают, что я взял на себя эту роль добровольно. Каждый считает своим долгом подарить меня насмешливым взглядом или наградить крепким словцом.

– Что с тобой? – презрительно морщась спрашивает Франсуа. – Ты с ума сошел? Уж не думаешь ли ты своим холуйством заслужить любовь боцмана?

– Совершенно верно, он спятил с ума, – говорит Питер.

Я не знаю, что ответить. Краснею… Бледнею…

– Я вынужден… он заставляет меня… – лепечу я.

– Не подчиняйся! – почти кричит Франсуа.

– Не подчиняйся! – повторяет швед.

– Но тогда он меня совсем заест, – говорю я.

– Но я не вижу, чтобы твое холуйство избавляло тебя от этого, – продолжает Франсуа.

– Наоборот, все прибавляется – стирать белье! – весело хохочет Питер.

Я окончательно теряюсь. Открыть им истину? Но тогда надо открыть ее всем. Слух дойдет до капитана, и мне не сдобровать: тюрьма или «волчий билет», мне, иностранцу, заброшенному на край света…

– Если ты не в состоянии защищать себя, тебе нужна нянька, – говорит Франсуа, – я готов взять на себя эту роль.

– И я! Мы вместе! – горячо подхватывает Питер.

– Но только в том случае, если ты изменишь свое поведение.

– Вот именно! – повторяет Питер.

Heт… Заступничество не избавит меня от кары, оно только ускорит ее. Боцман тоже не робкого десятка. Нет! Надо молчать… Старый матрос с презрением отворачивается. Его примеру следует и швед. Я невыносимо страдаю. А впереди – бесконечный простор океана. Долог путь корабля…

Как в горячке, мечусь и ворочаюсь я на своей койке и, несмотря на усталость, не смыкаю глаз. Стыд и злоба разъедают душу, отравляют кровь. Нет сил! Что-то надо предпринять… Что-то решить, сделать. Но что? Мозг мой, одурманенный злобой, отказывается мыслить. Обычно подобные истории на английским судне разрешаются дракой, Значит, нужно в нерабочее время затеять с боцманом кулачный бой, но так, чтобы инициатива исходила от него. Независимо от победы или поражения, я рискую штрафом, Наплевать! Ну, а если боцман сообщит капитану об инциденте с ножом? Это пугает меня. Но внезапно счастливая мысль озаряет меня: «Я буду все отрицать! Ведь свидетелей нет, прошло больше месяца, и шрам у него на руке зажил».

– Почему, – спросят боцмана, – ты до сего времени молчал?

– Правильно! – шепчу я. – Правильно! Отрицать! Отрицать!

И как это я раньше не додумался? Кончено! Не стану я больше унижаться. Успокоившись, я решаю: итак, драться, драться по-джентльменски, но без перчаток. Драться так, чтобы у боцмана отпала охота преследовать меня. Ну, а если боцман победит?

Я не считаюсь слабым. Но боцман значительно сильнее меня. И боксирует он, вероятно, неплохо… Я же едва постигаю это «искусство». Все шансы на его стороне. Он не только одолеет меня, но, что хуже всего, изуродует, так как бокс будет хотя и джентльменский, но без перчаток. А я молод. Я люблю девушек. Я мечтаю о любви. В девушках вижу я главную, если не единственную приманку жизни. Я недурен… пользуюсь успехом. Что скажет моя милая, когда я вернусь из рейса с расплющенным носом и выбитыми зубами? Она отвернется от меня. Какой смысл терять лучшую радость в жизни? О» дьявол! Кой чорт столкнул меня с этим выродком-боцманом! С каким наслаждением я уничтожил бы его… Нет, из драки ничего не выйдет, кроме неприятностей.