А Ливонская война продолжалась с ожесточением прежним, прерываясь перемириями редкими.

[1566 г.]

Так, за отсутствием дел общих и больших потрясений внешних, и обустраивались опричнина и земщина, каждая сама по себе, на Земле Русской. Но тут вдруг митрополит Афанасий, сменивший почившего в Бозе Макария, ссылаясь на болезнь тяжкую, с престола митрополичьего сошел и в Чудов-ский монастырь удалился. Митрополит — человек на Руси первейший, к его слову все прислушиваются, от боярина прегордого до смерда последнего. Выборы митрополита — общерусское дело, выдвижение же митрополита — исконная великокняжеская привилегия. Опричники многие за окаянного архимандрита Левкия стояли, но царь Иоанн после раздумья долгого указал на казанского архиепископа Германа.

Герман прибыл в Москву на Собор Священный и расположился на митрополичьем дворе, ожидая посвящения, но оказалось, что у земщины свой кандидат имелся, игумен соловецкий Филипп, муж благочестивый, но неистовый и неукротимый, происходивший из знатного рода бояр Колычевых. И Филипп, едва в Москву прибыв, не замедлил свой нрав проявить, с амвона храма Успения потребовал для начала у царя войско опричное распустить. Тут даже бояре всполошились, на коле-

нях умоляли правдолюбца пыл свой умерить, хотя бы до утверждения. То же и святые отцы, убеждали они Филиппа принять сан митрополита без всяких условий, думать единственно о благе Церкви, не гневить царя понапрасну дерзостью. В итоге сошлись на том, что Филипп не будет вмешиваться в дела мирские на территории опричнины и не будет громогласно хулить царя Иоанна и двор его. И об этом была составлена особая грамота, подписанная Филиппом и всеми архиепископами и епископами и скрепленная печатью государевой.

А Ливонская война продолжалась с ожесточением прежним, прерываясь перемириями редкими.

[1567 г.]

Раздосадованный поражением на выборах митрополита и противодействием земских бояр, царь Иоанн искал только повода для расправы над ними. Повод вскоре представился. Царю стало известно, что глава земщины конюший Челяд-нин-Федоров, а также первейшие бояре князь Иван Бельский, князь Иван Мстиславский да князь Михайло Воротынский получили послания от короля польского и гетмана литовского, в которых им обещались милости великие, коли предадут они в руки полякам и литовцам Землю Русскую. Каждому из изменников были обещаны большие уделы, особенно же жаловали князя Михаилу Воротынского, напирая на то, что он от царя более других пострадал. Были перехвачены и ответы бояр королю и гетману, в которых бояре в выражениях, весьма грубых и насмешливых, соглашались принять литовское подданство, предлагали королю поделить между ними всю Литву, чтобы затем вместе с королем перейти под власть великого государя Московского. Говорили, что сами письма от короля польского и гетмана литовского были написаны по наущению царя Иоанна, но, невзирая на это и на ответ бояр, царь повелел Ма-люте Скуратову начать розыск об измене и заговоре. Доказательства заговора не замедлили явиться. Показания главные дал князь Владимир Андреевич Старицкий, который по слабости душевной рассказал, что земские бояре предлагали возвести его вместо Иоанна на трон Русский, чтобы был он бояр-

ским царем, а чтобы завлечь его, земщина произвела обмен наследственного Старицкого княжества на новые, более крупные и богатые владения — город Звенигород с волостью Звенигородской, да город Дмитров с уездом. Князь же Ста-рицкий указал поименно основных заговорщиков.

По окончании розыска царь Иоанн направился в Москву и остановился в своем новом опричном дворце. Собственно, это был не дворец, скорее крепость или замок в неведомом стиле, подобного которому на Руси никогда не было. Стоял он на месте бывших торговых рядов и подворий напротив Кремля на другом берегу реки Неглинной. Отсюда начинались улицы, записанные в опричнину, и замок как бы защищал их, противостоя земскому Кремлю. Был он почти квадратной формы саженей в сто тридцать по каждой стороне, и окружала его стена, выложенная на сажень из тесаного камня и еще на две — из обожженного кирпича. Стены были сведены остроконечно, без крыши и бойниц. Внутри стен взметнулись вверх три каменные главы, увенчанные двуглавыми орлами, обращенными грудью к Кремлю. На Кремль же выходили мощные ворота, окованные железными полосами, покрытыми оловом. На них было два резных разрисованных льва с раскрытыми пастями и зеркальными глазами, коими они грозно сверкали в сторону Кремля, а над ними парил двуглавый орел с распростертыми крыльями, на земщину нацеленный.

Там и состоялся суд над заговорщиками, в один день схваченными. Но обвиняемые во главе с конюшим Челядниным-Федоровым держались с достоинством, отвечали с величайшим спокойствием и никакой вины за собой не признавали. Царь Иоанн, распаляя себя, вдруг вскочил с трона царского и принялся громко укорять конюшего, что тот мыслил свергнуть его с престола и властвовать над Русскою державою. Так постепенно он дошел до мысли, что боярин хотел сам сесть на престол. Тут Иоанн скинул с себя одежду царскую и венец и, подозвав Афанасия Вяземского и Федора Басманова, приказал им обрядить в эти священные одежды старика конюшего и посадить его на трон. Потом всунул ему в руку яблоко дер-

жавное и принялся перед ним юродствовать — обнажил голову, поклонился низко и заголосил тонко: «Здрав буди, великий царь Всея Руси! Вот и приял ты от меня честь, тобою желаемую!» Но тут вдруг распрямился, топнул грозно ногой, закричал: «Но, имея власть сделать тебя царем, могу и низвергнуть с престола!» — и ударил конюшего скипетром, обагрив кровью ступени трона — страшное предзнаменование! Опричники бросились к конюшему, сорвали с него одежды царские, нанесли ему несколько ударов ножами, а потом выволокли за ноги бездыханное тело из дворца и бросили его псам на съедение.

Остальные подсудимые уже прощались с жизнью и мыслили как о величайшем счастии, лишь быть погребенными по-христиански, но Иоанн неожиданно укротил гнев и возвестил: «Суду все ясно! Вина ваша полностью изобличена свидетельствами беспристрастными и гласом Божиим, коему я постоянно внимаю. Приговор мой услышите позже!» — и движением руки дал знак увести всех в темницу.

Но то была лишь отсрочка! Опричники устремились во все концы Москвы, хватали на улицах разных именитых людей, которые, ничего не ведая, шли спокойно в церковь или ехали по своим делам, и тут же всенародно убивали их, последним ударом кинжала прикрепляя к их груди листок бумаги с приговором царским. Люди в ужасе разбегались, не смея не только защищаться или протестовать, но даже подбирать тела убиенных для достойного погребения. На следующее утро опричники, сверяясь с какими-то списками, уже вламывались в дома и там не давали никому пощады, нередко все семейство висело рядком на воротах собственного дома. А в доме боярина Челяднина-Федорова вырезали даже всех холопов, уцелевших после первого погрома. Убили и престарелую жену конюшего, княгиню Марию, перед этим гнусно над ней надругавшись. Рассказывают также, что в поисках разных людей опричники врывались и в церкви, где те искали спасения, обыскивали алтари и найденных убивали на месте, даже не выводя на улицу, — невиданное богохульство!