Железнодорожный вокзал в Карсе находился за городом. Перед вокзалом большая площадь. Она полна солдатами, все с винтовками. Вижу, через площадь, рысцою, идет наш обозный казак Новосельцев, станицы Новопо-кровской. Обоз 2-го разряда и ветеринарный околоток от нашего полка находились в Карсе. Зову его к себе и тревожно спрашиваю:

— Что случилось? Где наш полк?

Казак берет руку под козырек и растерянно отвечает:

— Не знаю, Ваше благородие... солдаты говорят — пришла революция... пришли и к нам и заставили верхи (верхом на лошадях) выехать на улицы, а зачем — не знаю. Полк в Сарыкамыше, а во Владикарсе остались обозы и дамы. А дальше я ничего не знаю, Ваше благородие, — закончил обозный казак.

К ночи я прибыл в селение Владикарс. Там было совершенно тихо и спокойно, и никто ничего не знал, что творилось в Карсе. На утро прибыл в наше село 1 -й Таманский полк и Кубанская конная батарея, 4-я или 6-я, нашей же дивизии. Было тихо, но в воздухе чувствовалась тревога; и как всегда — денщики, а от них и строевые казаки узнают события раньше, чем мы, офицеры.

Утром, едучи верхом по селу, вижу, что батарейцы не встали с завалинок и не отдали мне положенной чести. Этого в нашем полку никогда не случалось. Наши казаки при всех встречах с офицерами охотно и отчетливо отдавали воинскую честь, как бы гордясь этим.

Черноморцы всегда были тяжелы на подъем, но это нас, кавказцев, не касалось и в данном случае их жест словно осквернял улицы «нашего села отдыха», где полк стоял вот уже шесть месяцев. И батарейцы, как и таманцы, — были здесь только гостями. Я окрикнул казаков. Они встали и отдали честь. А вечером мы узнали, что в Карсе образовался военно-революционный комитет, комендант крепости с немецкой фамилией арестован «как изменник», и от казаков просят прислать немедленно делегатов «за инструкциями». Только теперь я понял, что батарейцы уже знали «о революции в Карсе» и о своих, еще не ясных правах «нижних чинов» после революции.

ТЕТРАДЬ ВТОРАЯ

Революция в нашем селе Владикарс

Командир 1-го Таманского полка войсковой старшина Белый* немедленно же собрал всех офицеров гарнизона Владикарса, пояснил обстановку и решил выяснить — что от казаков требуется?

От их полка были командированы командир 1-й сотни подъесаул Демяник* и два урядника. Все были назначены самим командиром полка. Полк он возглавлял временно, как старший помощник. С повышением по службе полковника Кравченко законного командира в полк императорскою властью еще не было назначено.

Офицеры Таманского полка, батарейцы и я — сидели в нашем офицерском собрании и тревожно ждали возвращения из Карса своих делегатов. Все офицеры 1-го Таманского полка, однобригадники еще с мирного времени, были отлично мне знакомы. Со многими был в близкой дружбе, даже на «ты», в данном случае и с делегатом, подъесаулом Демяником, как все его звали в полку — Вася. Вот почему эти тревожные часы мы переживали одинаково.

Демяник с урядниками вернулся часа через два-три. Стояла уже полночь. Никто не спал. Белый нетерпеливо встретил Демяника. Мы все напряженно слушаем Васю. Он, как всегда, был спокойный. Оказывается, он был на заседании военно-революционного комитета гарнизона крепости Карс. Там нашим делегатам сказали, что «в Петрограде произошла революция. Император отрекся от престола. Вся власть в государстве перешла к народу. Все царские министры арестованы. Образовалось новое революционное Временное правительство. Вышел новый приказ по Армии, озаглавленный — «Декларация прав солдата и офицера», подписанная военным министром Гучковым».

Доложив, он передал своему командиру полка «эту декларацию», которая была получена в Карсе телеграфно из Петрограда. Белый стал читать ее нам внятно, чтобы не пропустить ни единого слова.

По мере того как умный, гордый, энергичный широкоплечий брюнет с аккуратно подстриженной бородкой, войсковой старшина Белый, летами, думаю, под сорок, читал ее нам пункт за пунктом, — лично я чувствовал, как у меня под ногами уходила почва офицерской власти над своими подчиненным нижними чинами. Словно я стоял в реке, на песке, который, под тяжестью человеческого тела и течением воды уходил из-под ног, шел за течением, а человек беспомощно погружался в воду... А в душе, и в моих мозгах, сгущалась не печаль, а какая-то мрачная тьма; и мне, секундами, казалось, что это происходит сон, какой-то кошмарный сон...

Думаю, что это ощущали очень многие офицеры-таманцы и батарейцы, потому что при чтении «декларации» стояла гробовая тишина; и даже остроумные таманцы, порою несдержанные на реплики, даже и при своем командире полка — в данные минуты все грустно молчали, словно набрали воды в рот. Белый окончил читать. Офицер он был пылкий, гордый, но в данном случае он спокойно спросил подъесаула Демяника:

— А Вы, подъесаул, не спросили их (т. е. военно-революционный комитет Карса), что те господа офицеры, кто с новыми правилами не согласен, могут ли подать в отставку?

— Не спросил, господин войсковой старшина, — ответил Демяник.

— Очень жаль... Лично я этого не разделяю и на военной службе не останусь, — довольно строго и наставительно ответил он Демянику и даже выцукал его за это. Мы все молчали. Вообще же никто из нас, строевых офицеров, ничего не понимал в политике и совершенно не разбирался в совершаемых событиях.

Белый, по словам таманцев, был воспитателем какого-то кадетского корпуса, почему и был строг и пунктуален. Он скоро ушел из полка.