Нашему полку приказано было ускоренным аллюром дойти в Сарыкамыш и поступить в полное распоряжение начальника гарнизона для подавления солдатского бунта. Прибыв в Сарыкамыш, полк остановился на одной из площадей, спешился, как нахлынула на него солдатская вооруженная масса.

— Товарищи казаки!., произошла революция! Царь свергнут с престола со своими министрами!., власть перешла к самому народу!., присоединяйтесь к нам!., и арестовывайте Ваших офицеров! — кричали они.

По рассказам офицеров и казаков, полк растерялся и не знал, что делать. И арестовывать своих офицеров не стал. Тогда солдаты выкрикнули:

— Укажите на негодных офицеров, и мы сами их арестуем!

Нашлись казаки, которые указали на «негодных офицеров». Недовольство ведь всегда бывает. И были тут же арестованы:

1. Войсковой старшина Калугин* —- временно командовавший полком.

2. Войсковой старшина Алферов* — командир 1-й сотни.

3. Подъесаул Леурда* —1 его младший офицер.

4. Подъесаул Кулабухов* — командир 2-й сотни.

5. Есаул Авильцев* — командир 5-й сотни, и его младшие офицеры.

6. Хорунжий Романов* и 7. Хорунжий Уваров*.

После этой бескровной, но грубой экзекуции солдатов

над офицерами полка полк был отпущен в свое село Вла-дикарс, оставив в тюрьме Сарыкамыша семь своих офицеров. Его и привел во Владикарс старший в чине и помощник командира полка войсковой старшина Пучков*. Обо всем этом во Владикарсе никто ничего не знал. Пронесся лишь слух, что арестован командир полка и некоторые офицеры, но кто именно — не знали. Здесь же оставались жены офицеров, прибывшие с Кубани, чтобы повидать и хоть немного времени пожить с ними, и вдруг... их мужья арестованы солдатами, брошены в тюрьму и полк их не защитил...

Что они, жены, тогда переживали — я, как холостой, тогда этого особенно остро не понимал. Как к единственному офицеру здесь все они бросились ко мне — узнать, выяснить, помочь. Легко сказать — не только что помочь, но и узнать-то не было возможности. Жуткое состояние было супруги Калугина, нашей старшей дамы полка, природной казачки станицы Дмитриевской, рожденной Копаневой.

К вечеру ближайшего за катастрофой дня наш полк подходил к селению Владикарс. С Феодосией Игнатьевной Калугиной и с Лидией Павловной Маневской мы вышли на южную околицу села, чтобы как можно скорее узнать — при полку ли их мужья? Так просили они меня, чтобы я был с ними в эти жуткие часы «подхода полка».

Словно после жестокого поражения возвращался наш славный полк в село Владикарс — хмурый, злой и... страшный. Полка было не узнать. И он входил в село без песен, как небывалое дотоле явление. Мрачно и безучастно шел впереди полка в седле войсковой старшина Пучков. Мы трое болезненно вперили в него свои взоры, желая как можно скорее узнать, кто же арестован? Иль это неправда?

В колонне «по три» полк растянулся очень длинно по шоссейной дороге, и мы видим только его «голову». Но Пучков, подъезжая к нам, как-то странно поклонился своим полковым дамам, словно хотел подчеркнуть перед казаками, что «я с этими дамами мало знаком и никакого отношения не имею». И хотя Пучков был человек флегматичный, и добрый, и хороший в жизни, но такое невнимание к своим полковым дамам в этот момент еще больше расстроило Калугину, и она заплакала. Маневская, женщина с живым характером — она еще острее вперила свой взгляд в длинную колонну полка, чтобы как можно скорее убедиться — стоит ли во главе своей третьей сотни ее любимый Жорж — войсковой старшина Маневский* иль тоже арестован? Он не был арестован.

1-я сотня, головная, наполовину состоявшая из моих станичников-сверстников, сбитая, лихая, храбрая и озорная, — она проходила мимо нас мрачно, молча и, как мне показалось, некоторые казаки бросали на нас свои взгляды не особенно дружественно. Меня это неприятно покоробило. Но когда в хвосте сотни провели в поводу при седлах верховых лошадей Алферова и Леурды, так мне хорошо знакомых, но всадников не было, — я понял, что произошла большая психологическая катастрофа в полку, от которой нельзя ждать добра.

Молча, сурово-напряженно, сотня за сотней так дорогого нам и любимого полка прошли мимо нас, с офицерскими лошадьми в хвосте почти каждой, при офицерских седлах, но без седоков-офицеров, и молча же разошлись по своим квартирам. Я уже не помню, как мы все трое дошли до своих квартир. Жуткий и незабываемый был этот день «первой встречи» с родным полком в первые же дни революции. 115-летнее существование 1-го Кавказского полка в Императорской России закончилось навсегда.

По новому «положению в армии» должны быть избраны сотенные и полковой комитеты. В полковом комитете должны быть два представителя от офицеров. Собрались мы и не избрали, но просили быть войсковому старшине Маневскому и сотнику Бабаеву (сыну)*. Оба офицера спокойные, разумные и уважаемые казаками. По тому же «положению» — делегаты от сотен и команд полка, как и офицеров — в своей среде выбирают председателя и секретаря. Здесь замечен был характерный психологический сдвиг в умах казаков. Несмотря на то, что Маневский был признан не только офицерами, но и казаками выдающимся, честным и отличным офицером, — собрание делегатов председателем избрало все же казака, старшего медицинского фельдшера полкового околотка Куприна, станицы Новопокров-ской, а войскового старшину Маневского избрали секретарем полкового комитета. Это нас задело.

— Как ты мог согласиться на это? — возмущенно спрашиваю я Маневского, своего былого командира сотни в течение полутора лет войны.

Умный и серьезный Маневский посмотрел на меня и спокойно, но с некоторой духовной напряженностью ответил:

— Видишь, Федя, — произошла революция. Полковой комитет — выборные люди. С этим надо считаться и согласиться. Вот почему я и согласился быть секретарем в нем, раз меня избрали.

Довод Маневского был справедлив. Фельдшер Куприн оказался очень серьезным председателем, с мнением которого считался полк и который работал только на укрепление порядка и дисциплины в полку.