Преодолевая частые штили, фрегат после 93-дневного плавания прибыл 23 марта в Рио-де-Жанейро. По пути умер матрос, еще десять были больны, и по требованию врача Алимана Лазарев поместил их в нанятом на берегу доме. Двое больных умерли, остальные выздоровели. 22 апреля Лазарев продолжил путь, намереваясь идти прямо в Кронштадт. Однако штили затянули плавание до 72 дней, и пришлось зайти 3 июля 1825 года в Портсмут для пополнения запасов провизии и ремонта такелажа. 20 июля «Крейсер» вышел с Портсмутского рейда, перенес в Скагерраке сильный шторм. 25 июля моряки увидели мыс Ска-ген и далее лавировали до Копенгагена, где несколько часов простояли на якоре. 30 июля при благоприятном течении фрегат оставил Зунд и вернулся 5 августа в Кронштадт. При осмотре корабль оказался в превосходной исправности3.

В рапорте от 10 августа М.П. Лазарев среди трех отличившихся офицеров отдал должное П.С. Нахимову, «...добровольно жертвовавшему собою при спасении канонира Давыда Егорова...»1. Лейтенанта 1 сентября 1825 года наградили орденом Св. Владимира IV степени и двойным жалованьем, а годы выслуги за время плавания были установлены двойными110 111.

Боевое крещение

После возвращения из похода на «Крейсере» Нахимов некоторое время оставался на берегу. В отпуске он узнал, что его кандидатуру намечали для Гвардейского экипажа.

Морской Гвардейский экипаж сформировали 16 февраля 1810 года на основе существовавших с XVIII века команд придворных яхт и гребцов. Экипаж, оснащенный по-сухопутному, отличился в боевых действиях 1812—1814 годов. После войны с Наполеоном к экипажу приписали суда, преимущественно придворные яхты. Изредка корабли, укомплектованные гвардейцами, ходили в заграничные плавания. Однако все же основной задачей их оставалось обслуживание Императорского Двора. Служба на придворных яхтах давала возможность проявить себя перед монархом. Для многих Гвардейский экипаж являлся предметом мечтаний. Но лейтенант стремился служить на море, о чем 1 февраля 1826 года писал другу М.Ф. Рейнеке из деревни: «Скажи — я — кандидат Гвардейского экипажа; ты знал всегда мои мысли и потому можешь судить, как [это] для меня неприятно. На этой же почте пишу брату П [латону] С [тепановичу] и прошу его употребить все средства перевести меня в Архангельск или куда-нибудь, только не в Гвардейский экипаж. Итак, прощай все воздушные замки и планы, которые мы с тобой строили в Архангельске. Жаль мне очень Мих [аила] Петр [овича], что он болен, я бы написал к нему и тогда, может быть, я бы исполнил мое желание. В следующем письме уведоми, пожалуйста, любезный Миша, о состоянии его здоровья»112.

Моряк надеялся на помощь М.П. Лазарева. И помощь пришла. Лазарева назначили командиром 74-пушечного корабля «Азов», который строили в Архангельске. Пользуясь правом набирать офицеров, он предложил Нахимову поступить на корабль, и тот согласился.

«Азов» заложили на Соломбальской верфи 20 октября 1825 года по проекту корабельного мастера А.М. Курочкина. Корабль водоизмещением 3000 тонн должен был нести 74—80 24 — 36-фунтовых пушек. Строили его А.М. Курочкин и В.А. Ершов. Спустили «Азов» 26 мая 1826 года1.

Для достройки корабля экипаж направили на Север. Сразу же по прибытии в Архангельск Нахимова захестнула работа по оснащению корабля. В письме Рейнеке, оправдываясь, что долго не отвечал, он рассказывал: «Скажу ль, что с пяти часов утра до девяти вечера бывал на работе, после должен был идти дать отчет обо всем капитану, откуда возвращался не ранее одиннадцати часов, часто кидался в платье на постель и просыпал до следующего утра. Таким образом протекал почти каждый день, не выключая и праздников, а ежели и приходилось несколько свободных минут, то они посвящаемы были дружбе и любви присутствующих»113 114.

Последние строки имели особое значение. В Архангельске лейтенант в первый и последний раз влюбился и даже хотел жениться. Его избранницей стала дочь командира Архангельского порта115. Но скромное положение флотского офицера и то малое внимание, которое он мог среди дел уделять своей избраннице, привели к неудаче: Нахимов получил отказ. Об этом он вскользь пишет другу: «Да, любезный Миша, если б я несколько более имел времени видеться с ней, тогда прощай твой бедный Павел без сердца и головы. Куда бы был тогда он годен?» Видимо, после этого случая Нахимов решил, что морская служба и женитьба несовместимы, особенно для молодого офицера, ибо далее писал: «Вижу, что ты нахмурился, всегда строгий и благоразумный, ты делаешь возражение, — разве дружбу должно забыть для любви? Отвечаю — все то же — виноват! Но кто из нас не был молод? Кто не делал дурачеств? Дай бог, чтобы дурачество такого роду было со мною последнее»116.

В переписке лейтенант больше всего внимания уделяет морской службе. Он рассказывает Рейнеке о том, как сходился с другими офицерами и как удалось организовать в кают-компании общий чай, объединивший моряков: «Как трудно новому офицеру поступить в экипаж, где уже все друг Друга знают и смотрят на пришельца довольно странными глазами. Как часто я должен был играть презабавные роли. Например, у нас был общий чай, но что это стоило? Одного надо было убедить доказательствами истинной пользы, другого, что капитан этого хочет и он, верно, узнает, отчего расстроилось; третьего, что уж все согласились, и неужели он один откажется быть в компании всех. Таким образом составилось. Зато после я уж слишком много был вознагражден, потому что всем понравилось, и все единодушно признали, чтобы следующую кампанию иметь чай общий»1.

«Азов» вышел из Архангельска 27 июля 1826 года с отрядом судов117 118. В состав отряда под командованием М.П. Лазарева входили также корабль «Иезекииль» и шлюп «Смирный». Для начала корабли выдержали сильный шторм у устья Северной Двины, где принимали грузы после прохода бара. При этом корабль «Иезекииль» не успел поднять гребные суда, потерял трех человек и шлюпку119. Далее Нахимов писал: «Под парусами ничего не случилось примечательного, кроме того, что мы потеряли грот-марса-рей и презабавно — в бом-брамсельный ветер, без волнения, днем; никто не знает истинной причины, я полагаю, что кто-нибудь прежде, поднимая марса-фал, надломил. Выхожу я с седьмого до первого [часа] на вахту сменить Шемана, спрашиваю, что сдачи? Он говорил, что шлюп отстает, и он по приказанию капитана взял первый риф. Марса-фал был не очень туго поднят, я спрашиваю: «Больше ничего?» В это время сломился грот-марса-рей. «А вот вам еще сдача»,— отвечает он. Но это послужило на пользу нашей дурной команде. Ветер вдруг начал свежать и скоро вогнал во все рифы, так что развело порядочное волнение. Однако ж мы довольно скоро исправили свое повреждение. В Шкагераке (Скагерраке. — Н. С.) прихватил нас крепкий NW, мы зашли в Винго, и я оттуда успел съездить в Готев-бург, поступил не хуже чем в Лондоне, то есть издержал много денег. Не знаю, жалеть ли об них. Мне кажется, каждый морской офицер обязан поступать таким образом. Пробывши долгое время в море в беспрестанной деятельности, можно ли, ступивши на берег, отказать себе в чем-нибудь, что доставляет удовольствие. В Копенгагене за противным ветром простояли три дня. В Кронштадт пришли 19 сентября, застали эскадру на рейде и, простоявши с ней до 4 октября, втянулись в гавань, где у нас был государь. Корабль ему понравился. Он велел все строящиеся корабли отделывать по примеру «Азова». Вообще, кампания наша кончилась очень приятно, не было никаких неудовольствий, и офицеры между собой были очень согласны. Надо послушать, любезный Миша, как все относятся об капитане, как все его любят. Право, такого капитана русский флот не имел, и ты на будущий год без вся-