Фрейлина императорского двора А. Ф. Тютчева, которую никак нельзя заподозрить в революционных настроениях, записывала: «Россия тридцать лет занималась парадами, смотрами и маневрами и при опасности беспомощна! В публике крик негодования против правительства, ибо никто не ожидал того, что случилось!»

После тридцати лет молчания в столице зашептались. Недовольный, изумленный шепот в образованных кругах превращался в ропот. Стало очевидным, что политика Николая I — безумие, помеха на пути нормального общественного развития. Многие желали его отречения и даже его смерти. Император Николай предпочел умереть. Он умер так неожиданно, что по столице разнеслись слухи о его самоубийстве. Говорили, что он принял яд, не вынеся позора поражения в Крымской войне.

Император умирал в Зимнем дворце, лежа в небольшой полупустой комнате на походной кровати; лежал, укрывшись шинелью. Он был в бреду, но когда приходил в себя, спрашивал об известиях с фронта. Известия по-прежнему были плохими. За несколько часов до его смерти принесли очередную депешу. Николай отвернулся к стене и сказал: «Меня это уже не касается». Депешу передали наследнику престола Александру Николаевичу. 18 февраля 1855 года император Николай I умер.

Известие о его смерти не вызвало в столице особых сожалений. Умы подданных были заняты другим: все ждали необходимых перемен в общественной и государственной жизни; всюду шли разговоры о несчастной войне, обсуждались возможные условия мирного договора с Турцией и ее союзниками. Жизнь стала необыкновенно оживленной, все были полны надежд, словно люди, избавленные, наконец, от многолетнего гнета.

Медовый месяц либерализма. В праздничные дни.

Изобилие снеди. Вокруг Сенной площади. Студенческие волнения 1861 года. Общественное воодушевление и городские пожары. События, отразившиеся в романе «Бесы». Осуждение Чернышевского

Со смертью Николая I закончилась целая эпоха жизни России и ее столицы. Петербург в его правление походил на военный плац во время парада: сверкают позолотой мундиры, безукоризненно маршируют гвардейцы, а поодаль любуется зрелищем народ: чинные толпы людей в приличной одежде (оборванных, нищенски одетых полиция в центр города не пускала). Но к 60-м годам стиль жизни меняется: постепенно уходят в прошлое грандиозные городские праздники и торжества, смотрины купеческих невест в Летнем саду... Да и парады теперь устраиваются реже.

Прежде заметно было стремление к единообразию. «Петербургская публика — она индивидуум, она не множество людей, но один человек, прилично одетый, солидный, не слишком требовательный, не слишком уступчивый, человек, который боится всякой крайности... Люди среднего сословия с напряженным вниманием прислушиваются к отдаленному и непонятному для них гулу „большого света“. Они так заботятся о „большом свете“, будто без него не могут дышать. Они из всех сил бьются передразнивать быт „большого света“», — писал В. Г. Белинский в 40-е годы. Спустя два десятилетия это стремление подражать единому образцу уходит, каждый класс общества избирает свой стиль.

Придворный мир замыкается от посторонних глаз, шум «большого света» стихает. Реже собираются толпы зевак перед дворцами, за зеркальными окнами которых звучит бальная музыка; меньше становится и самих балов — аристократия беднеет. «Большой свет» перестал быть непререкаемым авторитетом, отношение к нему становится отчужденным и даже критическим. Предметом насмешек журналистов может стать, например, увлечение спиритизмом в придворных кругах или великосветские салоны.

Деловые люди среднего класса уже не слишком стремятся попасть в высшее общество. У них свои клубы, свой круг интересов. Среди столичной буржуазии много выходцев из Германии, Англии, Скандинавии. Эти общины живут замкнуто и часто относятся ко всему русскому высокомерно и с пренебрежением.

Правительственный Петербург переживает глубокий кризис. Губительные последствия николаевского правления очевидны для всех. Император Александр II избирает политику реформ. Впереди великие перемены: отмена крепостного права, судебная, земская, военная реформы. Опять, как в начале XIX столетия, появляется множество проектов устроения России, и отвыкшие от умственных усилий столичные чиновники пытаются разобраться во всех этих «теориях».

Еще одна примета нового времени — «весь Петербург» устремился за границу. Охота к перемене мест охватила множество людей. Пьянит сама возможность покинуть пределы страны, повидать Европу. В николаевские времена это было почти невозможно: для выезда за границу требовалось разрешение императора. Европа во второй половине 50-х годов наводнена русскими путешественниками. Домой возвращаются с чувством приобщенности или, наоборот, неприятия европейской жизни; многие тайно привозят запретную литературу — издания политического эмигранта Герцена.

Без преувеличения можно сказать, что на время Герцен становится одним из главных авторитетов в русском обществе. Его читают даже в Зимнем дворце. Воспитательница детей императора, фрейлина Анна Тютчева записывает в дневнике, что хотя «Герцен большой мерзавец, мысли у него очень верные». В Петербурге находятся книготорговцы, рискующие тайно продавать журнал «Колокол», запрещенные в России книги.

В Лондон, к Герцену, идут десятки писем и статей. Обществом овладел дух критики, пишут все: ученые, чиновники, «прогрессисты», жандармские чины, разоблачающие тайны своего ведомства. Обличение в эмигрантской прессе может обернуться неприятностями по службе даже для важных сановников. В 1862 году в отставку отправлен министр юстиции граф В. Н. Панин. Это повергает в уныние весь чиновный Петербург. Двадцать с лишним лет Панин занимал свой пост, но Герцен в статье привел его суждение о том, что «не следует допускать в России адвокатуры, потому что опасно распространять знание законов вне круга лиц служащих», и Александр II решил, что неудобно иметь такого министра юстиции.

С конца 50-х годов в столице работает комитет, занимающийся проблемами отмены крепостного права. Один из его молодых сотрудников Н. А. Серно-Соловьевич составил свой проект и послал его императору. Через несколько дней его призывают к А. Ф. Орлову (в 1844— 1856 годах шефу жандармов), карьера которого началась с подавления восстания декабристов. Орлов выходит к нему со словами: «Мальчишка, знаешь ли ты, что сделал бы с тобой покойный государь Николай Павлович, если бы ты осмелился подать ему записку? Он упрятал бы тебя туда, где не нашли бы и костей твоих». И, помолчав, продолжает: «А государь Александр Николаевич так добр, что приказал тебя поцеловать. Целуй меня!» И Серно-Соловьевич (в недалеком будущем — один из организаторов революционной «Земли и воли») целует свирепую физиономию Орлова.