Маркс, утверждал Ленин, изменил и расширил свои теории на основании пристального изучения опыта французской революции 1848 г. и, особенно, Парижской Коммуны 1871 г. В своем анализе краткого пути Коммуны, озаглавленном «Гражданская война во Франции», Маркс писал: «Первым декретом Коммуны было уничтожение постоянного войска и замена его вооруженным народом». Далее, «Коммуна образовалась из выбранных всеобщим избирательным правом по различным округам Парижа городских гласных. Они были ответственны и в любое время сменяемы. Большинство их состояло, само собою разумеется, из рабочих или признанных представителей рабочего класса... Начиная с членов Коммуны, сверху донизу, общественная служба должна была исполняться за заработную плату рабочего. Всякие привилегии и выдачи денег на представительство высшим государственным чинам исчезли вместе с этими чинами... Судейские чины потеряли свою кажущуюся независимость... они должны были впредь избираться открыто, быть ответственными и сменяемыми...»

Ленин придавал особое значение наблюдению Маркса, что Парижская Коммуна провела «отмену всяких денежных привилегий чиновникам, сведение платы всем должностным лицам в государстве до уровня «заработной платы рабочего». «Тут,— продолжает Ленин,— как раз всего нагляднее сказывается перелом — от демократии буржуазной к демократии пролетарской... И именно на этом, особенно наглядном — по вопросу о государстве, пожалуй, наиболее важном пункте уроки Маркса наиболее забыты».

В самом деле, уроки Маркса совершенно забыты. Что сказал бы Ленин сейчас, когда высшие чины советского государства, не ответственные и не сменяемые, живут так, как не жили цари в период расцвета монархии, когда высший класс «слуг народа» получает жалование в 5—40 раз превосходящее «заработную плату рабочего»?

Ленин цитировал Маркса: «Коммуна сделала правдой лозунг всех буржуазных революций, дешевое правительство, уничтожив две самые крупные статьи расходов, армию и чиновничество». Это было сделано немедленно. Комментируя эти слова Маркса, Ленин пишет: «Всякий жаждет «дешевого правительства». Осуществить это может только пролетариат». Дешевого правительства не осуществили ни в России ни в других коммунистических странах; наоборот, их армия и чиновничество следуют библейскому наказу: «Плодитесь, размножайтесь и наполняйте собою землю». Советская армия и бюрократия исчисляются миллионами и занимают привилегированное общественное и экономическое положение.

Ленин (был ли он действительно так наивен?) находил, что «капиталистическая культура создала крупное производство, фабрики, железные дороги, почту, телефон и пр., а на этой базе громадное большинство функций старой «государственной власти» так упростилось и может быть сведено к таким простейшим операциям регистрации, записи, проверки, что эти функции станут вполне доступны всем грамотным людям, что эти функции вполне можно будет выполнить за обычную «заработную плату рабочего», что можно (и должно) отнять у этих функций всякую тень чего-либо привилегированного, «начальственного». Эти простые и «само собою понятные» демократические мероприятия... служат... мостиком, ведущим от капитализма к социализму».

В коммунистических странах любой чиновник в самом деле может быть «немедленно» сменен в любое время по приказу партийных начальников, не избираемых народом. Сталин «отозвал» сотни тысяч чиновников прямо из их постелей в тюремные подвалы, на казнь. Смещения и теперь производятся по непререкаемым приказам из Кремля.

Ленин мечтал, что государство без привилегий и без начальственности станет тем, что Маркс называл «народом, организованным в коммуны». Ленин с одобрением цитирует слова Маркса: «Коммуна должна быть не парламентарной, а работающей корпорацией, в одно и то же время и законодательствующей и исполняющей законы». «В парламентах,— пишет он,— только болтают со специальной целью надувать «простонародье»... Без представительных учреждений мы не можем себе представить демократии, без парламентаризма можем и должны».

Отбросив парламентаризм, молодое государство должно «постепенно сводить на нет всякое чиновничество,— это не утопия». Оно должно добиться, уничтожив «наемное рабство,— такого порядка, когда все более упрощающиеся функции надсмотра и отчетности будут выполняться всеми по очереди, будут затем становиться привычкой, и, наконец, отпадут, как особые функции особого слоя людей». Ни бессменных бюрократов, ни постоянной армии!

Программа Ленина проста: «Свергнуть капиталистов, разбить железной рукой вооруженных рабочих сопротивление этих эксплуататоров, сломать бюрократическую машину современного государства — и перед нами освобожденный от «паразита» высоко технически оборудованный механизм, который вполне могут пустить в ход сами объединенные рабочие, нанимая техников, надсмотрщиков, бухгалтеров, оплачивая работу всех их, как и всех вообще «государственных» чиновников, заработной платой рабочего».

«Вооруженный народ» был ответом Ленина на капиталистический милитаризм постоянных армий и его формулой рабочего контроля. «При социализме,— повторяет Ленин,— все будут управлять по очереди и быстро привыкнут к тому, чтобы никто не управлял».

Маркс говорил, что даже самая маленькая деревня должна иметь свою автономную коммуну, и отвергал довод, что коммуны могут разрушить единство нации. «Маркс централист»,— заметил Ленин. Маркс и Энгельс возражали против федерализма при социалистическом строе. Централизм, однако, по мнению Ленина, должен быть добровольным: «...возможен добровольный централизм, добровольное объединение коммун в нацию», а не «централизм... как нечто только сверху, только чиновничеством и военщиной могущее быть навязанным и сохраненным».

До революции Ленин без колебаний выступал против «принуждения». В «Пролетарской Правде» за 18 января 1914 г. он обрушился на русских «либералов» и «реакционеров», защищавших обязательное преподавание русского языка в школах, посещаемых детьми инородцев. «Мы лучше вас знаем,— говорит он «либералам»,— что язык Тургенева, Толстого, Добролюбова, Чернышевского велик и могуч. И мы, разумеется, стоим за то, чтобы каждый житель России имел возможность научиться великому русскому языку.

«Мы не хотим одного: элемента принудительности. Мы не хотим загонять в рай дубиной».