Как же тогда мог частно-капиталистический нэп быть государственным капитализмом? Только правительственные, национализованные предприятия можно считать государственно-капиталистическими, а их было очень мало в России в 1922 году,— большая часть заводов стояла.

Дело в том, что продуктивное использование капитала есть капитализм, а две главные его формы это государственная и частная. В большинстве «капиталистических» государств сосуществуют обе формы.

В своем докладе съезду Ленин сказал, что, когда бегство становится беспорядочным, в тылу приходится ставить пулеметы. Во время прений вождь рабочей оппозиции Шляпников пожаловался, что пулеметы наведены на оппозицию. «Бедный Шляпников,— саркастически возразил ему Ленин,— Ленин собрался на него пулеметы наставлять. Речь идет о партийных мерах воздействия, а вовсе не о каких-то пулеметах. О пулеметах речь идет для тех людей, которые у нас теперь называются меньшевиками, эсерами и которые делают выводы о том, что вы, мол, говорите об отступлении к капитализму, и мы говорим то же, мы с вами согласны! Мы это слышим постоянно, и за границей идет гигантская агитация, что большевики хотят меньшевиков и эсеров держать в тюрьмах, а сами допускают капитализм. Конечно, капитализм мы допускаем... Без этого крестьянин жить и хозяйничать не может. А без эсеровской и меньшевистской пропаганды он, русский крестьянин, мы утверждаем, жить может. А кто утверждает обратное, то тому мы говорим, что лучше мы все погибнем до одного, но тебе не уступим! И наши суды должны все это понимать. Когда мы переходим от ВЧК к государственно-политическим судам, то надо сказать на съезде, что мы не признаем судов внеклассовых. У нас должны быть суды выборные, пролетарские, и суды должны знать, что мы допускаем. Члены суда должны твердо знать, что такое государственный капитализм».

Беда с Преображенским, продолжал Ленин, что «он теоретик... пропагандист, который занят разными мерами, направленными к тому, чтобы пропагандировать. Все знают и ценят эту сильную сторону, а, когда он подходит с точки зрения политической и административной, выходит нечто чудовищное». Преображенский предложил создать новый партийный орган, Экономическое бюро, которое функционировало бы наряду с Политбюро, занимавшимся политическими вопросами, и Оргбюро, в ведении которого были вопросы организационные. «Экономбюро создать?! — воскликнул Ленин.— Ведь только что все говорили и согласились, и получилось полное единогласие (а это очень важно: от этого единства и действие зависит), что аппараты партийный и советский следует размежевать».

Единодушие единодушием, а история историей,— история же показывает, что несмотря на единодушие XI партсъезда в марте—апреле 1922 года, партийный и советский аппараты не были размежеваны, а, наоборот, партийный аппарат проглотил правительственный. Ленинское размежевание функций стало фикцией.

Ленин видел, в чем было дело, когда говорил о размежевании партии и правительства: «Сделать это страшно трудно,— людей нет! Вот Преображенский здесь легко бросал, что Сталин в двух комиссариатах. А кто не грешен из нас? Кто не брал несколько обязанностей сразу? Да и как можно делать иначе? ...в Наркомнаце... и Преображенский не мог бы назвать другой кандидатуры, кроме товарища Сталина. То же относительно Рабкрина. Дело гигантское. Но для того, чтобы уметь обращаться с проверкой, нужно, чтобы во главе стоял человек с авторитетом, иначе мы погрязнем, потонем в мелких интригах». Таким человеком Ленин считал Сталина.

Через несколько недель Ленин узнал, что Сталин предвидел для себя еще более блестящее будущее.

Возвращаясь к вопросу об Экономбюро, Ленин сказал: «Тов. Преображенский предлагает будто хорошую схему: с одной стороны — Политбюро, затем Экономбюро, Оргбюро. Но гладко это только на бумаге, а в жизни смехотворно! Я решительно не понимаю, как мог человек, у которого есть чутье к живой политике, после пяти лет существования Советской власти вносить и настаивать на таком предложении!.. Любой политический вопрос может быть организационным, и наоборот... Нельзя механически отделить политическое от организационного... Отделять организационные вопросы от политики нельзя. Политика — это концентрированная экономика».

Поэтому вся политическая, экономическая и организационная ответственность была централизована в Политбюро, которое выпускало указы и декреты для наставления послушных правительственных бюрократов. Ленин боролся с бюрократией, а сам не замечал ее под носом. Он хотел разделения между партией и государством, а между тем сосредоточил всю власть в Политбюро ЦК партии, которое позже прибрал к рукам его наследник Сталин.

На слова Косиора о том, что ЦК вмешивается в мелочи и назначает само даже третьеразрядных служащих, Ленин ответил, «что если у ЦК отнимается право распоряжаться распределением людей, то он не сможет направлять политику. Хотя мы и делаем ошибки, перебрасывая тех или иных людей, но все же я позволю себе думать, что Политбюро ЦК за все время его работы сделало минимум ошибок».

Право назначения служащих и в самом деле было ключом к всевластию. Этот ключ был в руках у Политбюро, назначавшего и крупных и мелких чиновников и чинуш — и в правительстве, и даже в профсоюзах. Что же оставалось от разделения партии и государства? Что оставалось от борьбы с бюрократией?

Свою отповедь Ленин окончил призывом к единству. Единство привело их к победе «над армиями всего мира», и в единстве они нуждались, чтобы выиграть сражение с бюрократией.

Больше Ленин на съезде не выступал до самого закрытия. При закрытии, 2 апреля, он произнес заключительную, очень короткую речь: «Товарищи! Мы подошли к концу работ нашего съезда. Первое отличие, которое бросается в глаза при сравнении этого съезда с предыдущим, это — большая сплоченность, большее единодушие, большее организационное единство. Лишь небольшая часть одной части оппозиции прошлого съезда поставила себя вне партии». (Это — намек на исключенных членов бывшей Рабочей оппозиции.) «Революциям пролетариата, которые зреют во всех передовых странах мира, не удастся решить своей задачи без того, чтобы соединить уменье беззаветно бороться и наступать с уменьем отступать в революционном порядке... Теперь мы постановили признать отступление законченным». Рабочие должны теперь двигаться вперед «не иначе как вместе с крестьянством». «Такую задачу при данном международном положении, при данном состоянии производительных сил России, можно решить, лишь решая ее очень медленно, осторожно, деловито, тысячу раз проверяя практически каждый свой шаг. Если найдутся в нашей партии голоса, которые будут против этого архимедленно-го и архиосторожного движения, эти голоса будут одиноки». Перед партией стоял теперь период учебы, «год учебы», как сказал Троцкий о Красной Армии в 1922 году. Это относилось ко всем членам партии. «Объявляю XI съезд Российской коммунистической партии закрытым».

Спев «Интернационал», делегаты разошлись.

Сталин принялся за работу. На съезде он ни разу не выступил. Но в последний день съезда был избран новый ЦК, который 3 апреля выбрал новое Политбюро — уже не «пятерку», а «семерку», в которую входили Зиновьев, Каменев, Ленин, Рыков, Сталин, Томский, Троцкий; Бухарин, Калинин и Молотов были избраны кандидатами в члены Политбюро. Во время той же сессии ЦК, в присутствии Ленина, был избран Секретариат ЦК: Сталин, Куйбышев и Молотов. Генеральным секретарем ЦК избрали Сталина. Другим кандидатом на пост генсека был друг Троцкого Иван Никитич Смирнов, но Ленин поддержал кандидатуру Сталина. (Смирнов был расстрелян в 1936 году по приказу Сталина.)

Пост Генерального секретаря партии был новым постом. Ленин считал его временным мероприятием, связанным с его собственной болезнью. До 1919 года должности секретаря партии не было вообще. На VIII съезде, в марте 1919 года, секретарем был избран Н. Н. Крестинский, человек скромный, мягкий, без особого влияния, и сторонник Троцкого. На IX съезде в секретариат партии была выбрана тройка: Крестинский, Преображенский, Серебряков, все — друзья Троцкого. Но X съезд их заменил тремя сталинцами, Молотовым, Михайловым и Ярославским. А в апреле 1922 года член Политбюро Сталин согласился стать генсеком,