Но даже если бы удалось обнаружить собственное признание Сальери, то и оно по нормам современной криминалистики и судебной практики не могло бы считаться достаточным основанием для его обвинения. Потребовалась бы полная реконструкция хода преступления, предоставление неопровержимых улик и свидетелей. Поэтому все имеющиеся материалы в лучшем случае — лишь повод к подозрению Сальери в намерении убить Моцарта. Но для признания его виновным они совершенно недостаточны.

Перечисленным все самые серьезные свидетельства, ставящие вопрос о насильственной смерти Моцарта, по сути, и ограничиваются. Как видно, ни одно из них не может считаться бесспорным.

Теперь — о возможных мотивах преступления. Здесь обычно речь заходит о нескольких личностях из окружения Моцарта и о венском масонстве. И опять в центре внимания оказывается фигура Сальери. Самый яркий из мотивов, связанных с ним, — зависть, — восходит к маленькой трагедии Пушкина «Моцарт и Сальери». Он преподнесен настолько убедительно, что «три врача» — Дальхов, Дуда и Кёрнер — привели немецкий перевод пушкинского текста в приложении к своей книге. Но, само собой разумеется, в деле обвинения Сальери пушкинская трагедия не может быть аргументом. Реальная картина не вполне совпадает с той, что нарисована Пушкиным. Начнем с того, что корни зависти Сальери не очень-то понятны. Пожалуй, правы как раз те, кто отмечает, что современники Моцарта отнюдь не безоговорочно признавали его исключительную гениальность. Так что случай с Пушкиным — классический пример того, как представления и ценности более поздней эпохи переносятся на другую, более раннюю.

а НШег Г. Р1аидеге1еп тП Ко$51ш // Аи$ <1еп Топ1еЬеп ипзегег 2ек, В(1. 2. \л\рг\%, 1868. Сокращенный вариант на русском языке см. в: Фраккароли А. Россини. Избранные письма Россини. Воспоминания. М., 1990. С. 465.

Ь Свидетельство И. Мошелеса опубликовано в: Айв Мо$сЬе1е$’ ЬеЬеп. №сЪ ВпеГеп ипс!

Та^еЬйсЬегп Ьегаи$§е§еЬеп уоп §етег Ргаи. В<± 1. 1872. 5. 84. Цит. по: ЕШВок. 5. 95.

Что же было в действительности? С точки зрения карьеры Сальери мало в чем мог завидовать Моцарту. Его должность главного придворного капельмейстера (1788—1824) была значительно престижней моцартовской — придворного композитора камерной музыки. Венский двор и публика гораздо выше ценили Сальери, да и в других европейских странах он был лучше известен — особенно после триумфальных премьер «Данаид» и «Тарара» в Париже3. Пик моды на Моцарта-виртуоза, чему можно было бы, по идее, завидовать, пришелся на 1783—1786 годы; этап прямого соперничества композиторов (в период сценической подготовки «Свадьбы Фигаро» в 1786 году) к моменту моцартовской смерти тоже уже остался в прошлом. Если кто и мог составить Сальери серьезную конкуренцию, то это, скорее, Висенте Мартин-и-Солер, чье «Древо Дианы» в 1787—1791 годах побило в Вене все рекорды популярности6. Искусство же Моцарта многими воспринималось как неоправданно сложное, перегруженное, доступное лишь узкому кругу знатоков. Поэтому со стороны Сальери нужна была поистине дьявольская проницательность, чтобы угадать потенциальную ценность моцартовской музыки и предвидеть ее беспримерную будущую славу. В XVIII веке еще никто не воспринимал музыкальные опусы как пропуск в бессмертие, и сочинения даже великих мастеров после их кончины весьма быстро забывались.

Итак, «абсолютную зависть» как мотив преступления едва ли стоит принимать всерьез. Однако она вполне могла послужить причиной душевной болезни Сальери. Ему довелось стать очевидцем одного из радикальных переломов в музыкальной истории, когда бытование музыки из преимущественно замкнуто-аристократической формы перешло к форме открыто-публичной, когда бесконечное продуцирование музыки капельмейстерами (при бесчисленных крупных, средних и карликовых дворах) сменилось ее исполнительским тиражированием, когда массовое издание нот навсегда отодвинуло в прошлое практику их рукописного копирования. Именно в этих условиях Моцарт из опытного и изощренного профессионала, из деятельного мастера на все руки, каким его знал Сальери в 1790-е, вдруг превратился в сознании просвещенной Европы в бессмертного гения. Причем память о нем не стала, как это бывало раньше и как мог ожидать Сальери, достоянием узкого круга эрудитов, а наследие превратилось в источник повсеместного спроса. Пианисты начинали учиться игре на фортепиано с моцартовских сонат, виртуозы исполняли его концерты, театры возобновляли «Дон Жуана», «Волшебную флейту», «Свадьбу Фигаро» и «Милосердие Тита», тогда как сочинения Сальери неотвратимо выходили из моды и предавались забвению. С живым Моцартом Сальери удавалось конкурировать, перед мертвым он оказался безоружен.

Итак, если вернуться в 1791 год, то стоило бы говорить не о зависти, а о соперничестве, вполне обычном в кругу придворных музыкантов. По словам Констанцы (из беседы с Новелло), оно вновь разгорелось в 1789 году в период создания Моцартом оперы Сом /ап шпе («Так поступают все женщины»)3.

а Всего в период с 1781 по 1791 г. в Вене состоялось не менее 185 представлений опер Салье

ри и 105 моцартовских. См.: ТЬе Могап СотрепсНит. А Сшйе 1о МогагГ$ 1ЛГе апд Мимс.

Ь., 1990. Р. 368-370.

Ь В течение четырех лет «Древо Дианы» Мартина-и-Солера ставилось в Вене не менее

113 раз. Для сравнения: самая популярная из опер Сальери — «Аксур, царь Ормуза» — выдержала 50 спектаклей, «Свадьба Фигаро» Моцарта — 38. См.: 1Ый.

с [Шуе11о V. & М.] Еше ОДИГаЬп ги МогаП. 5. 79.

>

Сальери якобы отказался от этого либретто, предложенного Иосифом II, и удача Моцарта поставила под сомнение реноме капельмейстера3. Еще один удар по самолюбию итальянца могло нанести «Милосердие Тита» — на этот раз Сальери не стал писать коронационную оперу, по-видимому, из-за слишком сжатых сроков, Моцарт же справился и с этим. Но как бы то ни было, музыкальные торжества по случаю коронации Леопольда II в Праге не изменили к лучшему положение ни одного из соперников: Сальери, которого новый император по слухам недолюбливал, формально сохранил должность придворного капельмейстера, хоть и с ограничением круга обязанностей. Однако и Моцарт не завоевал особых привилегий и остался на прежней должности. Зато высочайшего внимания неожиданно удостоился Леопольд Кожелух, написавший торжественную кантату к коронации. Как раз он-то и унаследовал после смерти Моцарта его должность. Но самое благосклонное внимание заслужил Доменико Чимароза. При дворе надеялись, что с осени 1791 года он станет новым придворным капельмейстером. Так что именно его, а не Моцарта, следовало бы считать реальным соперником Сальери.

Миф об отравлении иногда связывают с католической религиозностью Сальери. Манипулируя им, церковь якобы склонила его к убийству Моцарта-масона. Этот мотив невероятен уже потому, что в масонские ложи входили некоторые весьма влиятельные церковные деятели, так что ни о какой жесткой оппозиции речи быть не могло. Правда, свояченица Моцарта Софи Хайбель позднее рассказывала, что священники собора Св. Петра отказались прийти к Моцарту совершить обряд последнего причастия вроде бы из-за его масонства. Но та же причина совершенно не смущала руководство главного венского собора Св. Штефана, назначившего Моцарта в 1791 году первым помощником престарелого соборного капельмейстера Л. Хофмана с перспективой стать его преемником. Кроме того, и сам Сальери высоко ценил церковные сочинения Моцарта, так как по собственной инициативе выбрал для исполнения на коронации Леопольда II и — несколько позднее — Франца II именно моцартовские мессы.