— Опасные речи… да, да, опасные… подрывные… коммунистические… — сердито сказал судья Сайдахи. — Карается по статье… по статье…

— Не поможет, господин судья, — возразил священник. — Господин лейтенант назвал крысами тех, кого Христос нарек сынами божьими. Но не поможет, если даже по рецепту господина лейтенанта с них будут сдирать шкуру…

Лейтенант побагровел. Лицо его, украшенное многочисленными угрями, стало пятнистым.

— И буду драть! — злобно воскликнул он и вскочил из-за стола. Прукстер шагнул к лейтенанту, который, казалось, готов был привести свою угрозу в исполнение. В воздухе запахло скандалом.

— Вы, господа, не желаете иметь дела с коммунистами, потому что они безбожники, — сказал священник. — Неужели вы считаете христианином эту заблудшую овцу? — он сделал жест в сторону лейтенанта, который было рванулся к противнику, но был удержан Прукстером и Айкоблом.

— Господа, господа, ради бога, успокойтесь! — говорил Прукстер. — Мы не на политическом диспуте. Пощадите дам!

— Прошу прощения, господа, — священник встал. — Меня зовут пастырские обязанности… Я обещал провести ночь у церковного сторожа… Старик при смерти…

Он поклонился и не спеша удалился.

Лейтенант сделал попытку вырваться из державших его рук, впрочем, не очень энергичную, и, отдуваясь, опустился на стул. Вскоре он увлекся бутылками и госпожой Тинтерл: хозяин просил ее успокоить отважного воина.

— Господа, и откуда на нас эта напасть? — воскликнул Крок, когда порядок восстановился. — Священник с коммунистами! Когда это было?!

— В самом деле, Оскар, ты слишком добр! — сделанной томностью протянула Элеонора Прукстер. — Разве можно терпеть этого коммуниста в рясе — и где? — у нас, на военном заводе!

— Сейчас каждый лезет в политику, — сказал редактор Милбэнксон. — Все стали государственными деятелями. Ученые рассуждают о политике, священники рассуждают о политике…

— Да что там! — перебил редактор Пэрч. — Маленькие дети рассуждают о политике. Недавно в Томбире эти сторонники мира устроили демонстрацию. Вперед пустили ребятишек с плакатами: "Мы не хотим быть убитыми атомной бомбой". Даже дети считают своим долгом иметь политические взгляды!..

— Вот именно! — подхватила снова госпожа Прукстер. — Раньше было проще: каждый делал то, к чему приставлен. И правильно: раз ты священник — молись, ученый — изобретай… Ведь вот Оскар: раньше завод производил прожекторы, а теперь понадобились эти "лучи Ундрича" — и что же, разве Оскар рассуждает о политике? Нет, он молча делает что требуется…

— Ах, госпожа Прукстер, — восторженно воскликнул редактор Пэрч, — поражаюсь я вашей способности так просто и ясно излагать самые важные вопросы…

— Хорошо, если бы этой способностью обладали ваши газетные работники, — мрачно заметил Прукстер.

— Мы делаем, что можем, — скромно сказал Пэрч.

— Что можете!.. Мало вы можете… Священник открыто проповедует мир, а вы терпите…

— Но он же отъявленный коммунист!..

— Э, бросьте, Пэрч! Вы не хуже меня знаете, что он такой же коммунист, как вы турецкий султан. Давайте же, черт возьми, хоть себе будем говорить правду. Себя-то зачем обманывать?

— Да, да, правду… Иногда хорошо… Правду… Себя обманывать… вот именно… хорошо… — вставил судья Сайдахи.

— Постойте, не мешайте, господин судья, — отмахнулся Прукстер. — Ведь что мы можем противопоставить этому проклятому воззванию? Только уверения, что оно коммунистическое. Но если его начинают подписывать такие люди, как этот Фредерик… Рушится единственный аргумент… Элеонора права: каждый должен делать то, к чему приставлен. Но у нас так: и священник, и ученые, и дети делают политику, а вот господа журналисты, которые именно и приставлены к этому делу, ворон ловят. — Прукстер обратился явно к обоим редакторам. — Да-с, господа, дети своими плакатами делают больше, чем вы своими газетами. Поучитесь у детей!

Хозяин был совсем не в духе. Он, конечно, был несправедлив к своим редакторам: оба трудились, не щадя ни сил, ни остатков совести, но ведь всегда так: если человек богат, он найдет на кого переложить вину за собственную оплошность. Господин Прукстер никак не мог признаться себе, что сделал оплошность в переговорах с рабочими. Снова и снова приходится повторять, что господин Прукстер был принципиален, а одним из принципов его и была твердая вера в то, что хозяин не может ошибаться, не может быть виноват. Что вообще значит слово "виноват"? Значит, кто-то, рассудив, признал за ним вину. А разве смеют хозяина судить?!

Вряд ли кто из редакторов посмел бы возразить разгневанному "прожекторному королю". Но тут из соседнего кабинета донесся резкий телефонный звонок.

— Что там такое? — недовольно воскликнул хозяин. Он быстро вошел в кабинет и так же быстро вышел обратно. Гости испугались, увидев его искаженное гневом лицо.

— На заводе пожар! — отрывисто бросил он и метнулся к двери. — Я еду.

— Оскар, ради бога, осторожней! — закричала Элеонора Прукстер. — Это забастовщики! Вызови охрану!