Старик оживился, встал, подошел к Михаилу.

— Не узнаешь? А я, брат, тебя тогда приметил. Вот, думал, молодой, а уже командует.

4*

51

Михаил пристальнее всмотрелся в лицо старика. Перед его глазами поплыли запорошенные первым снегом улицы Москвы, Триумфальная площадь, Пресня и вот он... начальник боевой дружины, отход которой пришлось прикрывать ивановским и шуйским боевикам в то время, когда была оставлена баррикада у «Аквариума».

— Дед Тарас?!

— Он самый и есть.

Они обнялись. После этого формальности были быстро закончены: старик показал на дверь залы и сказал:

— Ну, ступай туда! Делегаты собираются.

В зале было несколько десятков человек. Заседание еще не началось. Люди сидели, ходили, разговаривали, некоторые, столпившись небольшими группами, о чем-то горячо спорили. Михаил осмотрелся, облюбовал себе местечко и сел. Справа от него опустился на стул молодой коренастый человек с веселыми серыми глазами. Время шло. Люди в зале все еще спорили, шуршали газетами, бродили но узким проходам меж рядов. Сидевший до того молча сосед повернулся к Фрунзе:

— Давайте познакомимся!

— Давайте, — с радостью согласился Михаил. — Я — Арсений, из Иваново-Вознесенска.

— А я — Володя, из Луганска... Впрочем, настоящее-то мое имя Клим.

— А мое Михаил.

Они поговорили о Стокгольме, о том, как добирались сюда.

— Пришел и думаю: должно быть, я самый молодой делегат, — сказал Клим.—А оказывается, вы еще моложе.

— Выходит, что так,— улыбнулся Михаил. — Хотя мне уже двадцать второй год.

— Ну, я тогда старик... Мне двадцать пять.

Клим оказался очень простым, говорил он с подкупающей искренностью и сердечностью. Михаилу он понравился. Влечение это было, очевидно, взаимным. Разговаривая с Михаилом, Клим весело улыбался, внимательно слушал его рассказы о шуйских и ивановских делах.

— Бой будет на съезде, — говорил Клим. — Меньшевиков, главным образом эмигрантов, прибыло больше, чем наших, большевиков. Языками болтать меньшевики умеют. Постараются протащить свои резолюции. А на местах партийные массы не доверяют им. Я говорю о Донбассе.

— То же и у нас, в Иванове и в Шуе. Рабочие против меньшевиков.

— Об этом говорят все представители низовых организаций, — подтвердил Клим. — А здесь, на съезде, наши большевистские резолюции отстоять будет нелегко, особенно об отношении к Государственной думе и по аграрной программе.

Клим, прибывший на съезд несколькими днями раньше и успевший уже познакомиться с положением дел, рассказал Михаилу о соотношении сил большевиков и меньшевиков, о том, как сложилось оно сейчас, перед открытием съезда, и в заключение добавил:

— Съезд называется Объединительным. Но мне кажется, что объединение с меньшевиками невозможно. Если не мы, то организации на местах никогда не согласятся на объединение. В этом, по крайней мере за Донбасс, я ручаюсь.

— Такие же настроения и у нас, — заметил Михаил.

— Да? Это хорошо. Значит, будем держаться крепко. Ты видел Ленина?

— Нет, не успел, — немного смутившись, ответил Михаил. Он не сказал, что до сих пор с Лениным ему не приходилось встречаться, что он даже не знает, как подойти к Ленину, вождю и создателю партии.

— Бой будет, крепкий бой будет,— взглянув на Михаила, еще раз подтвердил свое мнение Клим.

— Теперь я понимаю это, и, если жалею, то лишь...

— Чего?

— При входе меня назвали юношей... Я и в самом деле молод. Боюсь, что это помешает...

— Не помешает, — перебил Михаила подошедший к ним дед Тарас. — Молод, а стреляный, — усмехнулся он. —'Под пулями полковника Мина стоял и не кланялся, помню.

И старик рассказал Климу о декабрьском восстании в Москве, о пулемете, который отбил у противника Михаил, о том, как дрался молодой Фрунзе с царскими войсками на баррикадах Пресни. Разговаривая, они не заметили, как в зале наступила тишина. Человек, стоявший за столом президиума, громко произнес:

— Первое заседание делегатов четвертого съезда Российской социал-демократической рабочей партии объявляю открытым.

Владимир Ильич полусидел на подоконнике, упершись одной ногой в пол. Фрунзе стоял рядом. Голосом, в котором чувствовались смущение и что-то похожее на робость, он рассказывал Ленину о забастовке текстильщиков в Иваново-Вознесенске в мае — июне 1905 года, о массовых и многотысячных митингах на Талке, о полицейских провокациях, о зверских расправах с рабочими; рассказал об участии ивановских и шуйских боевиков в баррикадных боях в Москве, о «голодном бунте» в Шуе, о настроениях рабочих и крестьян. Владимир Ильич слушал внимательно, иногда одобрительно кивал головой, иногда хмурился. Но чаще всего на губах его играла легкая, едва заметная улыбка. Когда он улыбался, к глазам собирались морщинки.