Действительно, первоначально весьма сдержанно (если даже не отрицательно) относившийся к Гитлеру генералитет спустя несколько лет стал его приверженцем.

Это отнюдь не означает, будто обо всем том, что стало нам здесь известно из уймы немецких документов, мы, военные, знали ранее хотя бы частично и в подробностях, а тем более активно содействовали всему этому. Это не так! Лично о себе могу сказать: только благодаря этим документам (а особенно тем событиям, которые непосредственно предшествовали войне против Польши) у меня открылись глаза на тот факт, что имелась возможность избежать этой самой ужасной из всех войн.

Я говорю это не для того, чтобы свалить на кого-то другого свою собственную ответственность. Это важно знать потому, что знание решающих фактов, пожалуй, все же оказало бы влияние на дальнейшее поведение одного или нескольких авторитетных участников произошедшего.

Начало Польской войны кажется мне тем историческим поворотным пунктом, когда пришло в движение колесо истории, которому суждено было докатиться до горького конца. Однажды я предпринял попытку демаршем имперскому министру иностранных дел594 за спиной фюрера, а позже передачей памятной записки ему самому остановить595 войну против Советского Союза. Тщетно. Гитлер по идеологическим596 причинам, несмотря на мои опасения597, считал в это время столкновение с Россией неизбежным.

Сегодня мне ясно: Гитлер уже тогда не имел свободы действий, хотя никогда не признавал этого. Единственно возможная альтернатива (при верном осознании чудовищной ответственности перед своим собственным народом), а именно, положить всему этому конец, фюрером тогда не рассматривалась. Следует признать: при тогдашнем благоприятном военном положении (по крайней мере, казавшемся таким тем, кто не имел возможности правильно оценить будущее, а особенно военный потенциал наших противников, к которым с уверенностью можно было отнести, кроме Советского Союза, также и США) это было бы трудным решением. Ведь для фюрера это означало бы отречение и отказ от нац[ионал]-соци[алистического] учения.

Но сегодня я убежден в том, что эта жертва позволила бы сохранить рейх и уберегла бы наш фатерланд и весь мир от того, что произошло и по своей жестокости и размаху не поддается никакому описанию.

Тогда мы, военные (которым дипломатическая игра и военноэкономический потенциал возможных противников не были известны), видели лишь военную обстановку, причем именно такой, какой она была в то время. Мы позволили, чтобы нами овладела непонятная для посторонних (особенно для иностранцев), оказывающая влияние на нашу психику сила внушения, присущая фюреру и Верховному главнокомандующему. Своими успехами в Польше и Франции он произвел на нас598 такое сильное впечатление, что мы — во всяком случае я — верили в его гений и следовали за ним даже тогда, когда, по объективному размышлению, должны были, с учетом нашего военного опыта, оказать ему сопротивление.

За это мы несем ответственность перед Богом и перед всем миром, а также — перед нашим народом. Отныне война приняла извращенный характер. Все, что происходило на Востоке, можно объяснить только партийно-политической ненавистью к врагу нашего мировоззрения. Гитлеру, а также и нам, генералам (на основании его выступлений), было ясно: речь идет о жизни или смерти целых народов. Отсюда — суровость приказов, особенно приказа от 17.6.1941 г., который лично я при его отправке в войска, а потом и при осуществлении стремился смягчить. Гитлер был убежден599, что в данном случае положения или традиции [международного] военного права потеряли свой смысл. При этом он исходил из того, что Советская Россия этими правилами в договорном порядке не связана и соблюдать их не станет. Ясно, что приказы, вытекавшие из такой установки, в руках нижестоящих офицеров (которым они предоставляли далеко идущие полномочия и свободу действий) были опасны, поскольку полностью зависели от их собственной интерпретации и личной позиции. К тому же надзор за выполнением этих приказов оказался невозможен, и высшее руководство было от него почти полностью отстранено.

Известно, однако, что многие генералы свои полномочия и свободу действий использовали в рамках опыта, известного им из ведения войны в прошлом. Многие из них в ответ на запросы говорили: этот приказ — вовсе не охранная грамота, а потому следует предоставить нам самим решать на собственную ответственность, усмирена ли та или иная захваченная область и не следует ли, соответственно, от применения вышеуказанного приказа воздержаться600. К сожалению, несмотря на это, свершалось слишком много зла.

Но, полагаю, могу сказать, что вермахт по большей части вел войну, согласно внушавшимся ему в мирное время, а также, вплоть до войны с Советской Россией, ужесточенным правилам признанного военного права601. Такие приказы, как отданный генерал-фельдмаршалом Рейхенау602, определенно являлись единичными. Я убежден в том, что вермахт во всей своей совокупности принимал строгие меры только там, где этого требовала военная необходимость или безопасность собственных войск в условиях нехватки сил для оккупации огромного пространства.

Но наибольшее зло порождалось чуждыми вермахту учреждениями партийно-политического происхождения, с которыми вооруженные силы находились в состоянии вечного внутреннего противоборства.

По этому поводу могу сказать только следующее. Я глубочайшим образом потрясен внушающим ужас масштабом тех последствий, которые эти действия имели в Советской России. Верховное главнокомандование вермахта непосредственно в этих последствиях не участвовало. Ответственность за происходившее в районе боевых действий несли сухопутные войска, а также соответствующие гражданские комиссары и министерство Розенберга по делам оккупированных восточных областей.