Моя щепетильность иногда идет мне во вред. В данном случае я еще более «закусился». Просили бы они за другое лицо — я согласился бы, но они просят за мою родную сестренку!.. И я, соблюдая честность души «не радеть родному человечку», наотрез отказал своим храбрым соратникам.

Надюша, стоя тут же, склонив свою головку, грустно слушала мои слова; она знала, что в нашей семье слова старшего брата —- закон для младших.

Ткаченко, всегда правдиво резкий, как старший меня в летах и по производству в офицеры, даже пристыдил меня за несправедливость к сестренке, круто повернулся кругом, махнул рукой и пошел к строю полка. Спокойный полковник Булавинов удивленно сказал:

— И к чему эта щепетильность, Федор Иванович? Не понимаю я Вас. — И отошел.

Это была моя первая и единственная несправедливость к Надюше. Свою эту несправедливость к ней, что не наградил Георгиевской медалью, я понял только много лет спустя, когда Надюша была уже мертва. И понял за границей, насмотревшись «на человеческую правду», которая, в большинстве, бывает «кривда».

В помощь Булавинову был назначен сотник Михаил Копанев. Они выехали с крупным авансом на второй день. Все это оказалось впустую. За границей, в Париже, в 1925 году я встретил только Копанева. Булавинов с авансом остался в Тифлисе, который был занят красными советскими войсками в феврале 1921 года.

Черкесская земля.

«Именные» пулеметы

Полку приказано отступить еще, к разъезду Головинка, чтс на речи Шахэ. На деревянном мосту через нее, на перилах, сидят два красивых, стройных молодых черкеса, интеллигентного вида. Они в бешметах и при дорогих кинжалах.

— Кто вы? — спрашиваю.

— Всадники Черкесской конной дивизии, — отвечают совершенно запросто, без всякой субординации, достойно, но вежливо и добавляют, что они «в гостях в черкесском ауле».

— Как?.. Разве здесь есть черкесские аулы? — удивленно спрашиваю их.

— А как же!.. Ведь это когда-то весь район был наш, черкесский, — отвечают они.

Из их ответа я понял, что сделал «гафу» и задел их национальное чувство. Мы ведь всегда думали, что Россия от Ледовитого океана и до Турции есть «русская земля». А Черноморское побережье — это курортное место богатых москвичей и петербуржцев.

Я не расспрашивал их дальше и с полком сворачиваю влево, вхожу в ущелье и лес и двигаюсь к строениям на пригорке. Сотни длинно тянутся позади.

Командую голове колонны: «Стой!.. Слеза-ай!» — и указываю место для бивака полка. Долина сразу же заполнилась многочисленными сотнями казаков и лошадей. Застучали топоры, повалились некоторые деревья, давая место биваку. Все шумно заговорило кругом жизнью появившейся строевой конной части.

Расположив полк биваком, еду верхом к строениям на возвышенности. Их пять-шесть. Какой-то тип с восточным лицом, бедно одетый, в соломенной шляпе, приложив руку к груди, низко, подобострастно кланяется мне.

— Грек? — спрашиваю.

— Чаркесс чаркесс! Эта наш аул, бедни аул, полыиевик все забрал и гытгы на гора (ушел в горы), — говорит он и бросил рукою жест к горам, куда, дескать, ушли большевики, забрав их добро.

Черкес отводит мне лучший домик. В нем деревянный пол и никакой обстановки. Я иду осмотреть другие домики. Черкес следует испуганно за мной.

— Там марушка (ударение на последнее «а»), нэльзя, закон нэ позволяет, — говорит он.

— Не бойся, я только посмотрю, — успокаиваю его.

L комнате, на полу, сидят до десятка женщин разных возрастов с детьми, и ничего нет в них «черкесского». С ними старик черкес в соломенной шляпе, в опорках, в мужичьих штанах и в какой-то куртке. Он одет так же, как и мой проводник, лет тридцати пяти черкес.

— Мой отца, — поясняет проводник.

Я в разочаровании от этого черкесского аула, от самих черкесов и черкешенок, которые совершенно омужичились и нисколько не походили на наших кубанских молодецких черкесов и красавиц черкешенок.

На другой стороне каменистой, бурной реки Шахэ, довольно широкой. может быть шагов в двести стоит «настоящий аул», как пояснил мне хозяин-черкес. Наш берег крутой, в лесных зарослях, а тот — пологий, ровный, с плоской долиной. Здесь будет стоять целая бригада казаков — 1-й Лабинский полк и Корниловский конный под моим командованием. Все войска отходят за эту «главную реку», которую надо защищать «во что бы то ни стало», так как дальше хороших позиций нет.

Мы рады, что Сочи не так далеко, около 50 верст. За Сочи «городишко Адлер», а за ним и «обетованная наша земля, Грузия», где нас ждет покой, заслуженный отдых и переформирование.