Мы, офицеры, молча переглянулись между собой. Аошадь не была возвращена. Это была «первая пилюля» красных, которую мы молча и беспомощно проглотили.

Какой-то следующий красный командир на очень приличной высокой, гнедой масти лошади въехал на бивак 1-го Лабинского полка и разговаривает с моими трубачами. Я посылаю узнать — что он хочет?

— Он хочет взять трубачей в свой красный батальон, — получаю ответ.

«Один взял насильно лошадь у казака, а этот хочет взять полковых трубачей. Да что же это в самом деле?!» — возмущаюсь.

Я прошу этого «красного конника» к себе. Он немедленно подъехал, спешился и спросил, кто его зовет и по какому случаю?

Быстро рассматриваю его. У него отличная офицерская лошадь и под офицерским седлом. Одет он очень чисто, во все защитного цвета, при револьвере и при кавказской шашке, богато оправленной в серебро. Маленького роста, подтянутый, лицо полуинтеллигентное, приятное, но глаза строгие, испытывающие. Надеть ему только погоны — и он будет офицер военного времени.

— Я командир этого казачьего полка, что расположен биваком внизу. Что Вы хотите и кто Вы таков? — сказал ему коротко.

— Я помощник командира батальона, что прошел только что, нам нужны недостающие трубачи для нашего оркестра. Вот командир батальона и прислал меня взять их с этого бивака, — поясняет он, совершенно просто, твердо и определенно высказывая свою мысль.

— А почему Вы не спросили меня, командира этого полка, можно ли взять моих трубачей? — вполне резонно спрашиваю его.

— Извините меня, но я не знал, что за этим надо было обратиться к Вам. Я исполняю приказ своего командира батальона, — также просто отвечает он без запинки.

Из его ответов я понял, что «сила воинской власти» у нас не только что разная, но и не в пользу нас. Мне понравилась его «определенность» и то, как он со мной говорит, совершенно независимо. Желая точнее узнать, «откуда это дитя», спрашиваю:

— Вы, наверное, бывший офицер?

— Да, бывший подпоручик с Терека.

— Казак? — допытываюсь.

— Нет, но уроженец Терека, — отвечает он коротко и с достоинством.

— Как же Вы попали в Красную армию?

— Был мобилизован красными, вначале не нравилось, а потом привык. А когда вы выгнали нас с Терека и деваться было некуда, стал служить исправно. И вот теперь — помощник командира батальона, — закончил он.

Мне такая исповедь очень понравилась. Я зову его в комнату, чтобы со своими помощниками поговорить с ним «по-офицерски». При этих моих словах он даже отступил шаг назад и, переменив свой вежливый разговор на более суровый, словно я его призывал теперь изменить Красной армии и стать в наши «белые ряды», отвечает:

— Ну, не-ет!.. Этого сделать я не могу.

Я понял, что он и душой стал уже красным и непримиримым нашим врагом. Теперь он победитель и ему недостойно войти к нам даже в комнату. Это скомпрометирует «его красные ризы».

— Вы все же позвольте мне взять часть Ваших трубачей? Нам нужны только басы. А не дадите — вторично приеду и по приказу своего командира сам уже возьму, вежливо, но решительно говорит он.

Это была «вторая пилюля» от красных в течение получаса времени, которую проглотил уже лично я. Чувствуя свою беспомощность, «разрешил ему взять моих басов».

Урядники-басы пришли проститься со мной. Все они трубаческой команды еще с мирного времени, возрастом под 30 лет. Все они воински подтянутые и молодецкие на вид.

— Как же вы будете играть у красных?.. И не стыдно вам? — наивно, по воинской гордости, спрашиваю их.

— Да это для нас еще лучше, господин полковник, — слышу в ответ. — В станицу сейчас возвращаться даже опасно. Сами знаете, что мы делали со своими мужиками!.. У всех у нас рыльце в пуху!.. А то вот мы послужим немного в Красной армии, заручимся документами — тогда и не страшно будет вернуться домой, — так деловито ответили мне молодецкие трубачи (трубачи были ст. Константиновской Лабинекого отдела ККВ. — П. С).

Суровая обстановка диктовала свои условия. Я их не осудил. Только просил не подличать перед новыми начальниками.

— Ну, да эту сволочь мы хорошо знаем! — с нескрываемой злостью ответили они.

Молча проводив красный батальон и посидев еще немного на возвышенностях у шоссе, казаки лениво, апатично побрели к своим бивакам. А потом говорили между собой: «И этим «ванькам» мы сдались?!»

Но это были только «цветики» агонии Кубанской армии. Неприятности еще были впереди. И они были более трагичны.