А спустя сто восемь минут ученый снова обнял Юрия. Юрий был такой же земной, как и перед стартом, но теперь он вернулся из космоса. Наш друг ученый снова не мог сдержать себя... И ни Юрий, ни кто другой не сказали ему ни слова, ибо теперь это были слезы радости за великую победу Человека.

Стало легче дышать. Тяжесть предстартовых секунд исчезла, укатилась куда-то за горизонт солнечной степи так же, как навсегда растворился в ней грохот ракетных двигателей.

Мы выдержали испытание...

Таким я запомнил Утро Космической Эры.

События, свершившиеся в тот день, еще долго продолжали будоражить сердца людей, переполнять их счастьем весомого ощущения собственной силы и величия, а у советских космонавтов шла обычная, будничная работа. Теперь надо было делать больше, идти дальше.

Вселенная ждала второго землянина. Вторым посчастливилось быть мне...

/f о

$

Vw/ОВЕТСЯ эта речушка Бобровкой, и течет она недалеко от нашего села. Вода в ней чистая, прозрачная, берега так поросли ивняком, что местами Бобровка совсем скрывается в его зеленых тоннелях. А там, где расступится зеленая ограда, к воде выбегают песчаные плесы.

В таких местах мелко, дно твердое, а у самых волн лежат валуны. За день камни нагреваются, и, когда скроется солнце за облаками или налетит свежий ветер, на этих валунах, наку-

певшись до «гусиной кожи», мы любили греться. Ляжешь на камень, как на грелку, живот чуть согреешь, холодок пробежит по спине, а солнце все еще где-то плутает в облаках. Потом перевернешься на валун спиной...

Надоест вертеться на круглом камне, согреешься — и снова плюхаешься в воду. Стаи пескарей — врассыпную. Но некуда им деться, потому что в ту же минуту с гиканьем шлепается в речку вся наша ватага...

Сибирь, Алтайский край...

Убежден, что среди самых красивейших, самобытных мест земного шара эта земля по красоте своей займет не последнее место. Леса там богаты дичью, реки — рыбой, луга — неповторимым разнообразием цветов. И — чистый, почти горный воздух. Фиолетовое, почти черное по ночам небо в мириадах ярких, сверкающих звезд. Зимы — суровые, с метелями и вьюгами, весны — быстрые, как горные потоки. Живут в этом краю спокойные и смелые, уважающие друг друга, любящие жизнь и свою землю люди. Это — моя родина.

Звезды... Я думаю о них часто, но сейчас непременно хочу оговориться. Звезды наши алтайские, видимо, такие же, как и звезды, горящие по ночам в Техасе или Генуе. Но почему-то журналисты и писатели эту деталь моих воспоминаний о родном крае превращают чуть ли не в знамение того, что мне на роду было написано стать космонавтом. Скажу откровенно: мальчишкой я даже не мечтал стать летчиком. Я просто подолгу и с увлечением рассматривал искрящиеся холодным светом дальние и близкие планеты. Смотрел на них, наверное, так же, как с восхищением рассматривают непостижимую Галактику миллионы парнишек в Америке, во Франции и Африке.

Помню, в 1941 году меня потрясло небывалое в наших краях северное сияние. До сих пор не могу забыть фантастическую красоту горящего всеми цветами радуги неба. Но никогда не мечтал я стать исследователем Арктики, где полярное сияние — неотъемлемая деталь суровой романтики. А если бы стал им да еще вдруг прославился, то наверняка друзья-журналисты назвали бы это небывалое северное сияние днем рождения знаменитого полярника...

Было же все проще. Так, как бывает в жизни.

Первое свое путешествие в двадцать километров я совершил вместе с родителями на телеге из родильного дома в родительский дом. По словам отца, путешествие это я проделал инкогнито, так как имени еще не имел. Помог повстречавшийся на пути колхозный конюх Степан Железников. Поздравив родителей с сыном, он удивился, что я еще безымянный.

Перед домом родители посовещались. Мать предложила назвать меня Виктором. Но побаивались моего деда. «Тот мог хмыкнуть, — вспоминает отец, — и сказать: Сидор, Анподист или Захар — теперь не ко времени, но и Виктор — какое-то разбойничье имя». У деда характер и язык были с перцем. Вспомнили имя «Герман». Такое было в семье учителя, работавшего когда-то в местной школе. Так в память о нем и назвали они меня.

Отчий дом с ранних лет вспоминается ярко, отчетливо.

Зимними вечерами отец любил собирать всю семью за столом. Отец и мать обсуждали дела минувшего дня. Сестренку Земфиру укладывали спать. Меня же, как старшего, не гнали без надобности в кровать — я сам знал свое время.

Отец относился ко мне как к равному. Шел ли разговор о школе или о предстоящей лекции в сельском клубе, он всегда говорил так, будто и я тоже принимаю участие в их «взрослых» делах. Я любил эти вечера, хотя многого и не понимал из разговоров родителей. Но сознание того, что я — равноправный член семьи, наполняло меня чувством гордости и, главное, ответственности.

— Сегодня не пришел в школу Николай. Ребята говорят — заболел. А ему нельзя пропускать уроки, — горевал отец.— Ты, Гера, отнеси завтра с утра его матери эту тетрадь. Пусть Николай ошибки в своем диктанте посмотрит. Передашь тетрадь тете Даше, скажешь, чтобы ко мне зашла. Может, врача нужно вызвать из района...