— Да не переживай ты! — крикнула она вслед. — Уволим, а потом опять пригласим!

Варя с неподдельным ужасом читала диалоги, которые насочинял какой-то недотепа по фамилии Тургенев.

«Арина: Ты не можешь так поступить. Это бесчестно.

Степан: Такого слова нет в моем лексиконе.

Арина: Мы не на литературном конкурсе. Это жизнь. Моя жизнь. И ты ее ломаешь.

Степан: Детка, мне наплевать на твою жизнь. Разве ты не поняла? Разве я тебе что-то обещал?»

— Сереж, это шутка, да? — спросила она у Цейтлина, с трудом дозвонившись продюсеру, который десять часов своего двенадцатичасового рабочего дня тратил на телефонные разговоры.

— А что такое? — забеспокоился Сергей.

— Цитата: «Если ты не перестанешь мне мешать, я с тобой сделаю такое, что ты сильно пожалеешь…» — Варя вздохнула. — Сереж, где вы его нашли? Среди отчисленных с первого курса? Или он речи нашим политикам пишет? Как он вообще смеет носить фамилию Тургенев?

— Ну не менять же ему фамилию, — заметил Цейтлин. — Ну ладно, ты сама сочиняй диалоги, а там разберемся.

Диалогиста взяли, чтобы сократить время работы над сценарием, и Тургенев был уже третий. Первого забирало на жаргоне: у него даже трехлетние дети ругались матом. Вторая, девочка с проколотым языком, упрямо ненавидела главную героиню: заставляла ее говорить такие глупости, что весь сюжет летел в тартарары. Варя предложила девочке написать собственный сценарий на тему «Все богатые — уроды» и выгнала ее.

— Доброе утро… — пробормотал Богдан, вползая в комнату.

Он был совершенно голый, небритый и, судя по всему, еще не окончательно проснулся.

Варя, забыв о диалогах, уставилась на него, а Богдан подошел, чмокнул ее в висок, прижал к себе и сказал:

— Что-то у меня после всей этой грузинской кухни живот крутит.

Варя до сих пор не верила, что такой красивый, богатый и умный мужчина ходит голый по квартире, жалуется на резь в животе и вообще любит старые треники «Адидас», у которых швы разошлись между ног, а коленки отвисли.

Поначалу она с утра мчалась умываться, чистить зубы, брызгалась духами, причесывалась и заново ложилась в кровать — она бы не вынесла, если бы Богдан проснулся и обнаружил, что у нее утром пахнет изо рта, а в уголках глаз скопились слизистые выделения. Но однажды Богдан застукал, как она в восемь утра крадется в ванную, и безжалостно ее высмеял.

— Ты меня довела до нервного срыва! — хохотал он. — Я думал, ну как у нее получается быть с утра такой свежей и чистенькой! Я вечером зубы чистил полтора часа — думал, поможет сохранить морозную свежесть, а ты тут, оказывается, хитришь…

Варе стало неловко, и она начала вести себя, как нормальный человек. Но все-таки не могла избавиться от подозрения: ну почему этот мужчина выбрал ее? Что в ней такого? Но со временем сомнения терзали все реже — лишь иногда, проснувшись минут за пять до будильника, ее одолевала неуверенность, и все чаще Варе казалось, что она достойна — она ведь умная, талантливая, привлекательная и хорошо воспитана. Тем более отказаться от сумасшедшего секса несколько раз в день, а иногда всю ночь напролет не было сил — и она ощущала себя такой юной, по уши влюбленной и поэтичной, что странные мысли отступали, стоило Богдану подойти сзади и поцеловать ее в затылок.

Ярко-голубой родстер «Ауди ТТ» — последние приобретение Маши — въехал на стоянку. Это было предательство — всю жизнь она мечтала о «БМВ»… но эта «Ауди» просто великолепна. У Маши вообще был легкий заскок на машинах — иногда ей казалось, что она бы с радостью имела такой дом, где машину можно поставить рядом с кроватью, а вечерами она могла часами сидеть на балконе и смотреть на любимую «девочку», так что денег было не жалко, а «БМВ» она пообещала себе купить как-нибудь в другой раз.

Маша выбралась на улицу, поискала глазами машину Никиты, нашла и направилась в «Ле Дюк». Никита ждал за «их» столиком — он уже заказал аперитив для Маши, свежий морковный сок для себя и устрицы на закуску.

— Уф! — Маша села на стул, метнула на соседний сумку, закатила глаза, показывая: есть на что пожаловаться.

— Ну, как там твои вассалы? — подыграл Никита.

— Слушай, это катастрофа! — выпалила Маша и сделала глоток аперитива. — Они просто безумные! Работать по-новому не желают, скандалят, права качают, Домогарова с Третьяковым строчат в другие издания заметки о свободе слова — типа, если представителям нового капитала средства массовой информации нужны только как дополнительный источник заработка, то это еще хуже, чем манипуляции с общественным мнением. Открыли, понимаешь ли, новую тенденцию.

— Читал, — кивнул Никита.

— Где?! — обеспокоилась Маша.

— То ли в «Известиях», то ли в «Ведомостях»… — Он пожал плечами. — Что будешь делать?

— Увольнять. — Маша исподлобья посмотрела на Никиту, ожидая поддержки и совета.

Никите она верила безоговорочно: то, как он управлял собственной компанией, вызывало в ней восхищение.

— В общем-то, я с тобой согласен. — Никита подцепил устрицу и предложил ее Маше. — Я когда начинал, мало того что в книгах ни черта не понимал, так ко мне приходили такие тети-моти из бывших советских издательств, что я чуть было все не бросил. Понимаешь, они все искренне считали, что издавать можно только Толстого, Достоевского и Пушкина, а все, что пишут сейчас, — одноразовая халтура. Подсовывали произведения непризнанных гениев, из которых следовало, что Россия — это неудовлетворенная женщина, которая жаждет совокупления, и утверждали, что проблема Руси в том, что наш мужик пьет, а секса у нас нет, оттого и проблемы… И как только появится тот, кто Россию-женщину трахнет, все будет хорошо. Или, например, сочинение в трех томах о приключениях тампона… Как тебе?