Он выучился на юриста незаметно, без усилий, устроился в хорошую фирму — все это прошло фоном — и вдруг понял, что своей жизни у него нет.

Юрист? Когда он успел стать юристом?

И тут появилась Даша. Его женщина. Мать была женщиной его жизни: Захар не замечал этого, но любил только ее — сыновьей, чистой любовью, и это чувство поглощало его целиком.

Даша представляла собой достойную ей замену.

Она даже не была сексуальной в принятом для всех смысле слова: в ней не ощущалось мягкости, слабости, того женского, что возбуждает мужские гормоны, радует глаз и очаровывает бессознательно, но почти каждый мужчина желал покорить ее — испробовать свои силы.

Даша сама завоевала его — не успел он оглянуться. И он был ей за это благодарен. Он бы, наверное, не рискнул.

В Захаре было слишком много лености, податливости человека, который ни разу не утыкался лбом в стену и мечтал бы ее разрушить. Он даже не обходил препятствия — ехал по ровной накатанной дороге из точки А в точку В, и все казалось так просто, покойно, пока в душе неожиданно не екнуло.

Екнуло — и зависло сердце, перестало биться, но смилостивилось, отпустило, правда, с небольшой поправкой: дальше так жить нельзя.

Даша же подкупила его не только энергией, жизнелюбием, какой-то совершенно молодецкой удалью, но и точным пониманием того, ради чего она живет. Пониманием и уверенностью, что ее жизнь имеет смысл, что она не только берет, но и отдает, и что это кому-то необходимо.

Дашу нужно было сохранить — она стала его пророком, его путеводной звездой.

Она была сильной, как религия. В нее хотелось верить. Ей хотелось поклоняться.

— Ты не шутишь? — У Даши отвалилась челюсть, когда он все это выразил ей более-менее простыми словами. — Ты обо мне или про Индиру Ганди?

— Даша, я только что открыл тебе душу, пойми, я очень раним и могу с горя утопиться, — пригрозил Захар.

Даша сидела, уставившись в воду, и переживала новые, странные, приятные, как прикосновение ветра к разгоряченному телу, чувства. Любовь — или не любовь, а что-то в этом роде — Захара была нежной, детской, доверчивой, с ароматом сахарной ваты, с убывающей силой сентябрьского солнца, с вечерней влажной дымкой над полями… Она не слепила, не жгла, не терзала душу.

Убаюкивала.

И Даше, бунтарке Даше, захотелось покоя.

Вот Витя… Черт! Ну опять этот Витя! В общем, Витя общался с теми, кто ему нравился, и это мог быть сантехник, президент, ученый, отказавшийся от Нобелевской премии, автор детских книжек… Кто угодно! Он просто не знал, что такое это чертово высокомерие, не понимал значения выражения «разница в социальном положении».

Но Даша не уверена, что Захар достоин чего-то большего, чем «летний роман», только потому, что он «всего лишь юрист»! Неужели она такая… противная заносчивая жаба?

Ей же с ним хорошо!

Ладно, можно попробовать, не развалится она.

Они вернулись в дом, когда все уже напились, Марат с Наташей вытанцовывали что-то вроде танго, и выглядело это настолько комично, что остальные стонали от смеха.

«Надо поговорить», — Оксане пришло сообщение от Захара.

Договорились побеседовать завтра, во время обеда. Надо будет у Даши отпроситься.

Назавтра Оксана не просто волновалась — она была на грани обморока.

— Захар, я все понимаю… — она замялась.

— Я знаю. — Он обнял ее, а ей захотелось его ударить. — Но ты ведь догадываешься, я не мог просто так появиться у вас в доме…

— У Даши в доме! — воскликнула она.

Ну все. Сейчас начнется истерика. Лучше помолчать.

— В доме, где ты живешь, и ходить мимо тебя, как будто ничего не было, — продолжил Захар.

— Почему не мог? Мог! Что это меняет?

— Оксан, это ужасно, что приходится делать выбор, и мне меньше всего хочется тебя обидеть…

Зачем он ее мучает? Зачем она согласилась на эту идиотскую встречу?!

Боже мой, как же больно, как плохо!.. Ей хотелось упасть, соскользнуть с лавки на асфальт и валяться, пока все само по себе не рассосется. Оксана физически ощущала тяжесть от каждого своего движения, вздоха, слова, но, самое ужасное, она желала, чтобы он был рядом хотя бы вот так — пусть жалеет, пусть видит, как ее сердце истекает кровью, пусть он хотя бы в этом унизительном сочувствии будет рядом с ней!

Это любовь? Эта пытка — любовь?!

Не может быть, ну не может быть так больно, когда любишь человека…