— Ну что вы, — засмеялась Вика, и по ее глазам Леонид понял, что так и было: она приняла его за босяка.

— Я тогда, фрукты на багажной станции разгружал, — беспечно признался он. — Подрабатывал к стипендии. А потом старого друга встретил, провожал в Бурят-Монголию.

Получив свое синее пальто, уже известное ему, Вика положила пачечку учебников на барьер вешалки. Леонид никогда не подавал женщинам пальто — среда, в которой он воспитывался, считала это буржуазным предрассудком, телячьими нежностями. В Москве он увидел, что многие мужчины и даже парни охотно оказывают такие услуги девушкам, и ему очень захотелось помочь новой знакомой. Удобно ли?

Откуда-то вывернулся парень с обезьяньими ухватками, шутовато воскликнул: «Викочка, меня ждала? Всегда готов поухаживать», схватил ее пальто и ловко помог надеть. Видимо, она приняла это с удовольствием. Леонид позавидовал парню и обозлился. Ишь, стервец, бабий угодник. Вот такие всегда и перебегают дорогу. Он решил не уступать своих позиций пронырливому кавалеру, вновь обратился к студентке:

— Почему я вас раньше не видал в институте?

— Болела.

Действительно, кожа у Вики была слишком белая, прозрачная, под глазами голубоватая, и все лицо казалось немного фарфоровым, слишком нежным, как у человека, долго лишенного свежего воздуха.

— Я всего несколько дней как вышла.

— Вы на каком факультете?

— Французском.

— Тогда ясно.

Хорошо бы проводить Вику до трамвая. Вызваться? Леонид задержался в раздевалке, ожидая, когда она застегнется, наденет перчатки. Ему захотелось хоть лишнюю минуту побыть возле студентки; от встречи с ней на Леонида словно дыханием теплого весеннего ветерка потянуло — так удивительно легко, приятно стало. Почувствовала ли это Вика? Она скромно опустила глаза, направилась к двери. И, вновь предупреждая движение Леонида, перед ней вырос кавалер — на этот раз Аркадий Подгорбунский. Он был уже в пальто, в фасонисто надвинутой на лоб кепке, с ходу подхватил Вику под руку, повел. Она постаралась отнять руку, засмеялась. Леонид мрачно пошел за ними следом. Всегда и везде он опаздывал.

Однако где же пермячка Анюта? Леонид видел ее на занятиях. Почему Подгорбунский не с нею? Поссорились?

Из двери в лицо дохнуло снежной сыростью, гнилым мокрым ветром.

Когда выходили на улицу, Леонида охватило чувство маленького и мстительного удовлетворения: перед ними блеснуло пенсне под меховой шапкой-пирожком — муж Вики. Подгорбунский немедленно отстал. Сзади их нагоняла пермячка Анюта. Глаза у Анюты были грустные-грустные, лицо особенно желтое, длинное и некрасивое. Леонид подумал, что так же, наверно, выглядит и он: неудачи на всех ставят одинаковую, печать.

Вика с мужем вышли на Чистопрудный бульвар и растворились в туманной мгле, в косых и неверных отсветах фонарей, искажавших фигуры. В последний момент молодая женщина оглянулась на Леонида. Нет, конечно, это ему померещилось. Зачем он ей? Вон у нее какой заботливый муж: приходит встречать. И тут Осокина перегнал студент с обезьяньими ухватками, нырнул за чугунную ограду бульвара на месте, где железная дверка-вертушка впускала и выпускала прохожих. Догнал и схватил-таки Вику под руку с другой стороны. Ну и хлюст! Видно, опытный ходок по бабам!

Мимо Леонида прошли Подгорбунский и Анюта. Оба молчали. Ладный, молодцеватый Подгорбунский намного выигрывал рядом с женой. Кажется, в их отношениях наступил кризис? Или у Анюты отощала сберегательная книжка? Ничего, поступит в среднюю школу преподавать французский, и Аркадий вновь приластится.

Под ногами скользил утоптанный, потемневший снег. Леонид отстал от однокурсников: ехать в одном трамвае не хотелось. Почему это в последнее время женщины, которые ему нравятся, оказываются занятыми? Одна просто обманула. Забыл ли ее Леонид? Проклял в душе? Да, проклял — и остро помнил. Собственно, рана понемногу затягивалась, но стоило ее растревожить — кровоточила, вызывая длительную боль.

Вот теперь Вика. Такая бы, пожалуй, не обманула? Э, да что себя понапрасну мучить? Еще не хватало втрескаться. Она счастлива, и ей совсем-совсем нет до него дела, как, впрочем, и ни одной девушке. Как хоть ее фамилия?

В общежитии койка Ивана Шаткова стояла пустая, непомятая, из-под лоснящейся подушки выглядывал угол папки. Где Ванька пропадает? Тоже, кажется, фруктик, ухо от старой лоханки.

В комнате-цехе стоял обычный шум, гомон, горели десятки лампочек, большинство студентов еще не спало. В соседнем ряду веселая компания пила чай с домашними коржиками, разложенными на тумбочке: кто-то, видимо, получил посылку. Кипяток приносили в солдатском котелке, ставили его на пол.

Едва Леонид откинул одеяло с койки, ткнул кулаком блинообразную подушку, чтобы придать ей хоть сколько-нибудь «пухлую» форму, как пришел Шатков. Мохнатое, засыпанное снежинками пальто его было только наброшено на плечи, будто на дворе стоял теплый октябрь, воротник новой рубахи стягивал галстучек, купленный в первую же стипендию. От его выбритых щек убийственно несло тройным одеколоном.

— Где тебя носит, Ванька? Полночь на дворе. Опять скажешь — у приятеля?

— Точно. Занимались. Головастый, стервец!