Но все-таки почему Врасский отказался от государственной службы, от карьеры, которая могла быть блестящей, и занялся... сельским хозяйством? Этот вопрос нельзя оставить без ответа. А в литературе он не освещен. Правда, на этот счет есть одно любопытное замечание О. А. Гримма. Будучи редактором «Вестника рыбопромышленности», он в 1889 г. написал «Дополнение» к статье В. П. Ласковского, опубликованной в журнале и посвященной русскому ученому-рыбоводу. Там сказано следующее:

«Считаю нелишним сообщить здесь рассказ одного из университетских товарищей В. П. Врасского, доктора Н. (к моему крайнему сожалению, я не помню фамилию его, но быть может он, прочитавши эти строки, откликнется) о том, что побудило Врасского заняться рыбоводством. Бывши еще в Дерпте, Врасский на одной студенческой пирушке поспорил с одним из своих товарищей, сыном богатого петербургского банкира, о том, что важнее — богатство или знание и труд. Молодой банкир утверждал, что с деньгами все достижимо, а без денег знание и труд ни к чему не приведут. Врасский же, наоборот, утверждал, что знание и труд все перетрут. Слово за слово, и между двумя буршами состоялось пари. Врасский брался доказать свою идею на деле, обещая с помощью труда нажить в 10 лет капитал в 100 000 рублей. И в случае неисполнения этого обязывался всех бывших при споре товарищей, где бы они ни были к тому времени, привезти всех на свой счет в установленный город и напоить допьяна шампанским. В противном же случае то же обязывался сделать молодой банкир.

«Приехав из Дерпта в свое имение, В. П. Врасский принял от матери хозяйство и со всей энергией начал заниматься им, думая полеводством и скотоводством нажить к 10-летнему сроку 100 000 рублей. Но вскоре он убедился, что хозяйство этого дать не может. И вот, прочитавши журнальную статью об искусственном разведении рыбы и увлекшись идеей возможности неограниченного обогащения водных бассейнов рыбой, Врасский кинулся на эту новую отрасль хозяйства, чтобы, как он выражался, „черпать золото ковшами44» (Гримм, 1889).

Это безусловно интересное свидетельство, за которое нельзя не быть благодарным: без него биография ученого лишилась бы яркой детали, одной примечательной страницы. Ведь это — документальная запись, сделанная со слов живого свидетеля, который был, надо надеяться, участником той памятной студенческой пирушки.

Вместе с тем дополнение О. А. Гримма страдает некоторыми неточностями; оно неполно рисует событие, которое, по его мнению, было поворотным в жизни ученого. Это «Дополнение» само нуждается в дополнениях и поправках.

Что можно узнать об участниках пирушки? Кто там был, кроме самого Врасского? Как звали сына банкира, с которым столкнулся Врасский в горячем споре? Кто такой доктор Н., которого запамятовал Гримм?

•Сам автор «Дополнения» больше не ставил и не освещал этих вопросов. Его призыв откликнуться на примечание к статье В. П. Ласковского, видимо, остался без ответа, по крайней мере в печати такого отклика не появлялось. А нам хочется получить хоть какие-нибудь, пусть самые скупые сведения об участниках памятной студенческой встречи. Небезынтересно знать, кто были эти спорщики.

Вот перед нами — старое справочное издание «Academicum» и документы из университетских фондов архива в городе Тарту. Они в некоторой степени проясняют дело. Во всяком случае почти безошибочно можно сказать, что среди пирующих и спорящих были перечисленные далее лица.

1. Сам Владимир Павлович, студент юридического факультета.

2. Николай Шлегель, его однокурсник и друг, о кото-тором уже говорилось выше. Возможно, что именно он рассказал Гримму о споре на студенческой пирушке. Он долго жил в Петербурге и в 1889 г., будучи уже 64-летним стариком, передал в редакцию «Вестника рыбопромышленности» небольшой в овале портрет В. П. Врасского, репродукция с которого в том же году появилась в журнале. Следовательно, Шлегель мог видеться с редактором журнала, разговаривать с ним на тему о студенческих годах основателя Никольского рыбо-водного завода. Одно тут не согласуется: Н. К. Шлегель не был доктором наук. Он был чиновником таможни, суда, затем цензором и т. п. Ко времени опубликования гриммовского «Дополнения» он имел чин статского советника.

3. Мориц фон Энгельгардт, студент философского факультета, будущий доктор теологии.19 Склонность к религиозной догматике, видимо, не мешала ему в молодые годы предаваться праздности и вакхическим забавам. Из университетских друзей Врасского он единственный впоследствии стал профессором и доктором (правда, доктором-богословом). Если О. А. Гримм не допустил ошибки в отношении ученой степени человека, рассказавшего ему о споре на студенческой вечеринке, то этим человеком мог быть М. фон Энгельгардт.

4. Владислав Ласский, студент камерального (к концу его учебы — дипломатического) отделения на юридическом факультете, сын польского банкира.20 В университет он поступил на год позднее Врасского. В учебе преуспевал, готовя себя к тому, чтобы стать достойным наследником своего отца, крупного банкира в Варшаве.

По всей вероятности, именно с этим будущим финансовым заправилой и поспорил Врасский. Это можно утверждать потому, что в те годы никто из сыновей банкиров, кроме Владислава Ласского, не находился в стенах Дерптского университета. А он учился на одном отделении с Врасским. Вместе проводили они дни в учебных корпусах, часто встречались в свободное время. Между ними, как людьми разных наклонностей и вкусов, естественно, могли возникать принципиальные разногласия во взглядах на жизнь, на общественные ценности.

Доктор О. Гримм назвал студента, который преклонялся перед злотыми и рублями, сыном петербургского банкира. Это, конечно, ошибка, но она имеет некоторое оправдание. Отец студента, владелец банка в Варшаве, вел деловые связи со столичными банкирскими домами. Возможно, он имел там свои вклады. Сам В. Ласский значительную долю своих капиталов перекачал в столицу Российской империи, а впоследствии стал совладельцем и директором Международного Торгового банка в Петербурге. Значит, если он не был сыном петербургского банкира, то сам был петербургским банковским тузом.