Мы прошли через огонь, через горящий лес, но Эсса в какой-то момент исчезла. Она нашла другой путь и нагнала нас, когда километра три уже мы отошли от пожара, видно, какое-то у нее чутье было, что она в сторону от нас ушла, а вышла с другой стороны лесом, который не успел загореться.

Доскажу здесь про Эссу. Прошло время, я уже был в Москве, а Эссу видели люди в Антуновском лесу. В зиму сорок третьего — сорок четвертого года вышедшие из блокады партизаны вернулись в лагерь и там жили, подремонтировав землянки. Эсса все время рядом крутилась, ждала у нашей землянки, хотя уже она спуталась с волками, с волчьей стаей. Но к месту еще долго приходила.

В Старинку прибыли вечером. Бригада стояла в лесу недалеко от деревни. Явился к Дубровскому в штаб и сразу получил задание срочно организовать площадку с кострами для приема грузов с самолетов.

— Ночью должны быть самолеты, — объяснил Федор Фомич, — сбросят мешки с оружием. Зажжешь три костра через пятьдесят шагов. Самолет даст зеленую ракету, ответишь тоже зеленой. Тогда начнут сбрасывать. Следи, пока парашюты в небе, куда их относит, иначе не отыщешь. Потом возьмешь десяток людей из наших с подводами, найдете мешки и свезете в штаб.

Я поднялся идти, но Дубровский остановил меня:

— Погоди, Николай, сядь. — И спросил неожиданное: — Ты об аэродромах имеешь представление?

Я ответил, что имею. В первую неделю войны мне пришлось один день работать на маскировке аэродрома в Москве, так что аэродром я видел.

— От и добре, — сказал Дубровский. — Будешь строить аэродром, надо принимать самолеты с боеприпасами и вывозить раненых. Поручаю это дело тебе. До двенадцати жди самолетов, а к трем подойди в Старинку, там возьмешь всех, кого мобилизуем из населения. Строить будешь здесь. Площадка должна быть тысяча на тысячу метров. Знаешь бугор за Старинкой по дороге на Ушачи?

— Так ведь там болото!

— Там и бугор. Так вот: бугор снимешь, болото засыпешь. Другого места нет, уже проверено. У Мишки в кавэскадроне коня возьмешь, иначе с ног собьешься. Срока не даю. Но быстрей и быстрей. Сам видишь, что в Пышно творится. Если возьмут Пышно, прямым ходом через Тартак к нам покатятся, и тогда аэродром не потребуется.

На мне лежала обязанность построить площадку, а Бородавкин должен обеспечить систему укреплений вокруг, сделать дзоты. После дежурства у костров и суеты с оружием в штабе нужно было срочно осмыслить, как замостить болото, как расставить людей и организовать необычную для них и для меня работу, на подготовку к которой, даже на внимательный осмотр местности у меня пока не было времени.

В первую ночь попробовали косметические меры: срезали лопатами землю и забрасывали места, где выступала вода. Но земля быстро раскисала, и сверху опять выступала вода. Тогда один из мужиков посоветовал:

— Надо фашины класть, землей не замостишь болото. Так я впервые услышал это слово «фашины». Нужно

было класть бревна в основание, на дно болота, затем слой хвороста из тугих вязок и уже сверху забрасывать все землей. Вот это и будут фашины.

Со следующего дня всех, у кого были подводы, отправил по окрестным деревням и хуторам разбирать сараи и брошенные избы на бревна; остальные заготавливали хворост, а я тем временем начал обмерять веревкой площадку и забивать колья. И тут обнаружил, что квадрата тысяча на тысячу нет и не может быть. Кроме того, площадь аэродрома получалась наклонной, углы ее, несмотря на фашины, будут западать. Выход был один: замащивать не весь квадрат, а диагональную дорожку. Это позволит удлинить взлетную полосу, а что до наклона, то самолету даже легче будет взлетать, беря разбег с горки, и при посадке тормозить лучше, идя вверх по наклонной. Я знал о случае в бригаде Мельникова, там тяжелый самолет приземлился, а подняться не смог, загруз в рыхлой площадке. И я решил скрыть истину, но категорически делать полосу, делать капитально, чтобы можно было принять даже тяжелые самолеты.

Объем работ был огромен. Две трети площадки приходились на болото, одна треть — на бугор. Работало на строительстве около двух тысяч крестьян из окрестных деревень. Приходили на площадку еще затемно, да это и хорошо, так как не летали самолеты. Трудно было руководить людьми, только что подмятыми с постели стуком в окно плетки конного: «Выходите! Фашист приближается, надо строить аэродром». Но все больше и больше вырисовывались очертания посадочной полосы. Укладывали фашины. Землю брали, снимая бугор в центре площадки. Договорился с крестьянами, что буду отпускать тех, кто закончил урок, и люди приходили в четыре часа, еще было совсем темно, возили землю. Делали быстро, напористо, выполняя очень большие нормы, и в одиннадцать я уже всех отпускал по домам и начинала работу вторая смена. Стояла первая декада июня, и каждого ждало дома свое хозяйство.

Тогда я убедился, что нельзя выжимать из людей все до последнего, добавляя и добавляя норму. Как бы ни казалось тебе неправильным твое решение, но, если ты дал людям слово, держи его. Это был тяжелый для меня урок.

Я дал норму и сказал:

— Сделаете, отпущу.

И — о ужас! — они до одиннадцати часов все кончили. А я им, казалось, дал сделать невероятно много.

Я утроил норму и опять сказал, испугавшись, что требую так много:

— Сделайте и идите домой. Они сделали за полтора часа.

Мне показалось, что тут какой-то обман, и, поскольку ситуация экстремальная, я должен добавить им работы.

Они провозились до ночи — и ничего не сделали.

На этом горела советская власть в колхозах. Такие же «умники», как я, давали задания все больше и больше, и народ начинал сопротивляться. И я понял: сделали за полтора часа весь урок, а впереди еще, кажется, день — все равно отпусти, раз сказал, что отпустишь. Такое доверие дает выгоду и тому, кто руководит, и тому, кто делает.