— Во как зыркнула, видели?! — охнула бабка Устинья. — Так и съела глазищами-то!

— Садитесь чай пить, — сказала мать, — милости прошу.

Только уселись за стол, загремела в сенях дверь, и явилась новая гостья — тётка Василиса, по прозванию Грачиха. Так прозвали её за большой нос. Она тоже сразу стала разглядывать Валентинку:

— Ай-яй! Сразу видно, что не нашенская: ишь какое лицо-то белое! Приживётся ли она у нас на чёрном хлебе-то?

Валентинка ушла в тёмную горницу и уселась в уголок. Уж очень неприятно, когда тебя разглядывают, будто какую-нибудь вещь!

Бабы за столом поговорили о войне, о том, что наши, слышно, гонят немцев; о том, что завтра всем колхозом возить дрова на станцию; о холстах, которые хорошо сейчас белить: солнышко начинает пригревать и снег стал едкий, все пятна отъедает... А потом снова заговорили про Валентинку.

— И куда ты, Дарья, набираешь себе ребят? — начала тётка Марья. Время трудное, семья у тебя большая, мужик твой на войне — либо вернётся, либо нет... И не работница она: уж такая-то хлипкая! Да с ней в поле-то нагоришься!

— Нет, нет, не будет добра, — подхватила бабка Устинья. Не будет она тебя, Дарья, ни любить, ни почитать. Как есть ты ей чужая, так чужая и останешься. Да она и по масти-то к твоей семье не подходит: вы все белёсые, а она вишь тёмная!

— Э, бабы, полно-ка вам! — возразила Грачиха. — Можно ведь и по-другому рассудить. Ну, а куда, скажем, вот таким сиротинкам деваться? Ведь сейчас война. Мало ли их, горемык, останется? Что же теперь делать! Уж как-нибудь...

Валентинка ждала, что скажет мать. Неужели она тоже согласится с теми двумя? Что же тогда делать Валентинке? Как жить в этом доме, где её никто не будет любить?

Мать выслушала своих гостей, оглянулась, нет ли тут Валентинки, и сказала в раздумье:

— Что семья у меня большая — это меня не печалит: хлеба на всех хватит. Что работница из неё хорошая не выйдет — ну что же делать! Как сможет, так и сработает. И это меня не заботит. Но вот что меня заботит, бабы, — продолжала мать грустно, — что меня печалит, так это одно: не идёт в родню, не ластится. Не зовёт меня матерью, никак не зовёт. Не хочет! Или уж и вправду, как была чужой, так чужой и останется?

Валентинка вздохнула.

Она глядела из своего угла на мать, которая сидела в кухне за столом, задумчиво подпершись рукой.

— Мама... мама... — неслышно прошептала Валентинка.

Ей хотелось соединить это слово и эту женщину. Но ничего не получалось. Женщина оставалась тётей Дашей. И с этим Валентинке ничего нельзя было поделать.

В тот же вечер, проводив гостей, мать достала чернила и перо, попросила у Груши бумаги и села писать письмо. Она писала письмо на фронт своему мужу о том, что с делами в колхозе понемногу справляются, что в доме всё благополучно и что ребятишки здоровы и ждут отца.

«...А ещё вот что, — писала она, — нужен мне твой совет. Я взяла в дом девочку Валентинку — сироту, беженку. Думаю, что я это хорошо сделала. Но вот некоторые люди говорят, что напрасно, и ругают меня за это. Что ты скажешь? Как присоветуешь? А может, люди правду говорят, что чужое не приживается?..»

ДЕВОЧКИ ОСТАЮТСЯ В ДОМЕ ОДНИ И ВЕДУТ ХОЗЯЙСТВО

Мать ещё затемно уехала с дровами на станцию.

Когда забрезжило в окнах, дед разбудил Грушу:

— Молодая хозяйка, вставай! Пора печку топить. В школу не пойдёшь сегодня — дома некому.

Груша не могла открыть глаза, не могла голову поднять с подушки. Но дед не отставал:

— Вставай! Телёнок пойла просит. Куры у крыльца собрались, корму ждут. Вставай и подручных буди. А мне некогда с вами долго разговаривать: меня в амбаре ждут!

Дед ушёл. Груша встала и тут же разбудила Таиску и Валентинку:

— Идите помогать. Одной, что ли, мне все дела делать?

— Мои дела, чур, на улице, — сказала Таиска, — а в избе ваши!

Таиска живо оделась. И пока полусонная Груша укладывала дрова в печке, Таиска сбегала на задворки, принесла охапку морозного хвороста, схватила ведро и пошла за водой.

Груша затопила печь. Жарко заполыхали тонкие, хрупкие прутья. Но хворост прогорел, а дрова задымились и погасли. Груша начала раздувать. Дым ударял ей в глаза. Груша сердилась и чуть не плакала с досады.

— А ты что стоишь и только смотришь? — закричала она на Валентинку. Думаешь, тебе дела нет? Ступай, ещё хворосту принеси!

Валентинка накинула платок, вышла на улицу и остановилась. Как хорошо! Розовые облака в светло-голубом небе, розовые дымки над белыми крышами, острые огоньки на сугробах. И морозец — лёгкий, скрипучий. А в воздухе уже что-то неуловимое, напоминающее о весне...