Здесь, оказывается, и деревья есть! Хилые, правда. И друг от друга отстоят так, словно поссорились и ждут, когда их помирят. Но это нечто по сравнению с теми чахлыми кустиками обозначавшими берега речушек и озер, которые попадались нам до того. Между ними приходится маневрировать. Что за упертый характер у моего спутника! Видит перед собой бугор, покрытый снежным сугробом и упрямо лезет на него. Нет, чтобы обойти спокойно! Лезет и лезет… Наш вездеход за четверть часа насобирал перед собой громадную кучу снега, не продвинувшись вперед ни на метр, и только тогда с явным неудовольствием товарищ Ян повернул влево. Впрочем, это ненадолго. Метров через двести история повторяется. Наш ГТТ прёт буром на каждую возвышенность, будто хочет сравнять на своем пути всё подряд. Спорить с водилой бесполезно. Он не слышит. По-моему, это разновидность психоза.

Наконец, мы пересекли эту чертову пойму и выползли на самый берег. Димку на время этого «штурма» мы пересадили в другой вездеход ещё там, на склоне, перед импровизированием по соскальзыванию с горок. При всём при этом невидимая впотьмах небесная снеговерть продолжается ничуть не стихая. Даже по нарастающей.

Внезапно всё смолкло. Двигатель заглох. Ян молча вырубил фары. И мы поплыли куда-то в абсолютной тишине, в которой слышно, как угасает каждый звук , не успевая прикоснуться к соседнему.

– Ян, что случилось?

– Ничего. Соляра кончилась. Приехали.

– И что мы здесь теперь должны делать, по-твоему? И какого рожна ты сюда рвался, если знал, что солярка на исходе? Наши черт знает где остались! Ах, ты, гад!

В ярости я соскочил с места, выбрался из своего люка и стал наощупь перелезать в соседний, к Яну. Что я собирался сделать с ним, я ещё не представлял, но, по-видимому, ничего хорошего. К моему удивлению, на месте водителя я его не обнаружил. Удрал, значит.

– Ян! Яа-ан! Иди сюда, сволочь!

– Не пойду! Ты дерёшься.

– Да я тебя пальцем не тронул, Ян. Иди, иди скорей. Я тебе ничего плохого не сделаю. Я тебе только добра хочу. Правда-правда.

– Не верю. Зачем вылезал тогда?

Просто ноги размять. Иди сюда, не бойся… Иди ко мне, гадина такая!!!

В ответ молчание. Потом неуверенный голос.

Кажется, наши едут.

Да, ты что?!

Едут, едут! Точно едут! Слышите?

Ну, тут уже и мне померещилось далекое тарахтенье. Ага. Вот и свет мелькнул. Плетутся за нами наши голубчики!

Денис, приземистый смуглый мужичонка, водитель второго ГТТ вместе с Яном перелил соляру из второй бочки в нашу машину. И мы, как ни в чем не бывало, молча двинулись дальше… Все остальные, кроме водителя МТЛБ и Димасика, кажется, спят, как сурки, непробудным сном.

Наш вездеход снова загрохотал теперь уже по самой реке – влево за её поворот, затем вправо, подыскивая местечко для выезда на противоположный берег. Ян, как всегда решил взять оный с разгона в лоб. Опять ничего не вышло, только лед продавили под собой. Впрочем, вода не выступила, просто под гусеницами появилась какая-то полужидкая кашица из мокрого снега и льда. Видимо, место было достаточно мелким. Где-то под нами слышится хруст речной гальки.

Двадцать четвертая точка была в начале спуска в пойму, двадцать пятая – на речном берегу, а где двадцать шестая – одному Богу известно. Мы петляем то ли по руслу, то ли по какой-то канаве, то приближаясь, то вновь отдаляясь от невидимой двадцать шестой. Наконец, с надцатой попытки вездеходу удается взгромоздиться на край берега. И тут я вижу, что напротив нас, метрах в двухстах, не больше, сквозь кусты и белесую муть метели светятся фары остальных двух вездеходов. Прямо на противоположном, покинутом нами берегу. Ага, называется «на том же месте в тот же час». Кстати, который час-то? Шесть тридцать. То есть, в пути мы более суток. А если учитывать, что собираться в дорогу я начал часов с трех ночи, то на ногах нахожусьуже двадцать восемь часов. И конца этому пока не видать.

Так где же эта двадцать шестая? Стоит только направить машину в её сторону, как опять отовсюду выскакивают сплошные бугры, кусты и сугробы. И опять мы зарываемся в снег по уши…

Судя по карте, двадцать шестая, как сумасшедшая звезда Бернарда, так и проплыла мимо нас, не давшись в руки. И она уже где-то за спиной. А впереди между трех озер, протоки между двумя из них, и истока безымянного ручья затаился двадцать седьмой поворот. И нужно попасть в него, именно в него, не завалив нашу трассу ни в какой буерак. Я не смотрю ни за лобовое, ни за боковое окно. Нечего там видеть: снег и вверху, и внизу, и везде. Всё одинаково. Только на экран GPS-ки. Только там видно всё, что нужно. Прибрежные бугры, кажется, кончились.

Прошли двадцать седьмую. И никуда не свалились. Это значит, что мы на верном пути! Вроде бы даже Ян начал понимать что-то. Не бурчит. Заулыбался даже. Тело смертельно болит. Болит везде в каждом месте. Болит всё сразу. Ни есть, ни пить, ни даже курить уже не хочется. И не можется. Снег стал значительно глубже. Машина идет с видимым усилием. Тоже через «не могу».

И снова бесконечная дорога… Дорога, которой на самом-то деле ещё и нет даже, которую мы только прокладываем. Здесь и сейчас.