Юная ненецкая мадонна постоянно подворачивает края брезентухи и покачивает колыбель в дрожащем посреди небес вертолете. Её голова укутана в цветастый яркий платок, на ней белая нейлоновая куртка и коричневая длинная юбка. Подруга её в розовой коротковатой куртке и темных потертых джинсах открытыми волосами, заплетенными в косу, постоянно притрагивается к своему розовощекому малышу-бутусу, присматривая за ним. А тот – спит себе, укутанный в малицу и круглую оленью шапку. Его веки-полумесяцы плотно прикрыты. Он совершенно спокоен несмотря на весь окружающий железный грохот. Другой малыш, поменьше, но тоже в серьезной миниатюрной малице, тоже спит, только постоянно заваливается набок, за спину своей матери, держащей в руках колыбель. Возле них на полу лежит нехитрый семейный скарб - в коробках и мешках из-под картошки. И тут же – овальный глубокий светло-зелёный пластмассовый тазик, вероятно, для стирки и купания детей.

Сами ненки вовсе не похожи на взрослых матерей. Если бы рядом с ними не было их ребятишек, то их скорее можно было бы принять за девочек-подростков. Впрочем, реальный их возраст мне действительно неизвестен. Одно скажу: здесь, на северах, люди подолгу выглядят моложе своего возраста. Это я давно заметил.

Облака не только сгустились над нами, но и под нами тоже, спустившись до самой земли, которая еле проглядывает внизу, несмотря на то, что вертолет идет на предельно низкой высоте. Видимости нет на все 360 градусов вокруг нас. В редких «окошках» среди стелющихся облаков замечаю, что тундра запорошена снегом. И она - совсем рядом, если прикинуть на глаз: всего в нескольких десятках метров под нами.

Поскольку были проблемы с вылетом, то на наш борт, которому и так предстоит нелегкий облет с посадками возле полутора десятков старых скважин, напросились ещё и буровики с действующих скважин. У тех без проблем и дня не бывает. Всегда кому-то что-то надо срочно-срочно, просто немедля. Вот пришлось и их взять. Дела у всех разные, а вертолёт-то один.

Короче, мы ищем ненецкое стойбище, нарезая в воздухе незримые круги и петли. Ненки говорят, что должно быть три чума. Но их нет. С трудом замечаем одинокий чум, крытый брезентом, а рядом - пустой загон для оленей. Ни людей, ни оленей внизу не видно. Скорее всего их нет. Мужья ждали-ждали своих благоверных да и ушли, откаслали с оленями куда-то в сторону, поручив пустому чуму роль сухопутного маяка. Выгружаем ненецкий скарб на голую тундру. Поднимаемся. Вижу, как женщины волокут за собой детей к чуму, от которого так и веет холодом запустения. Впрочем, мой знакомый ненец Тёр говорит, что в чумах довольно тепло, если собрать кустарник и натопить хорошенько печку. Ему лучше знать…

Терпеливые, выносливые дети у ненцев, что и говорить. Помню, в марте на празднике оленеводов видел я, как в сорокоградусный мороз несколько часов подряд спал укутанный в совик лёжа в санках на морозе такой же малыш-крепыш. Солнце казалось багровым от холода, изо рта у людей и оленей пар так и валил. А ребёнок – ничего. Спал себе да спал, пока ненецкие женщины ходили по праздничной ярмарке и обсуждали между делом свои долгие тундровые дела.

А ещё помню о чувствах благодарности и доброжелательности присущих каждому истинному северянину. Как-то вот так же попутно подвозили мы в августе до стойбища возле рыбного озера главу семьи, немолодого уже Салиндера. Не приземлились – присели только, выскочил Салиндер и побежал к чуму, а сам рукой машет нам, мол, не улетайте. Ветер от винтокрылой машины – чуть не с ног сбивает низенького ненца, кустарники попригибало до земли, от берега к середине озера волны с брызгами летят низко, воду стригут. А он уже бежит обратно, тащит целый тазик свежей потрошеной белорыбицы – чиров да сигов озерных. И каждая рыбина – увесистая такая, видно, что от души, без всякого расчета человек дает…

Ну, теперь на буровую. Хорошо хоть без подвески летим. С подвеской мне поначалу было страшновато: посреди салона люк открытый, в который уходит трос, накреняющийся при каждом повороте. Оттуда, из зияющей пустоты, ветер холодный насквозь промораживает. А на тросе – далеко внизу угрожающе болтается связка железных труб или металлическая клеть с мешками цемента, или ещё какая железяка здоровенная. Вот её нужно доставить, и, не садясь на площадку, отцепить от троса. Ответственная и довольно опасная работа.

Только я про эти трубы подумал, как смотрю: открывается задняя часть вертолета, и нам буквально под ноги суют длиннющую трубу с буром на конце. Бур аккурат в кабину вертолетчиков уперся. И опять мы летим не на скважины старые, а на соседнюю буровую. Везем этот нечаянный срочный груз.

Там железяку выгружают, но в салоне появляется женщина-бухгалтер, находившаяся на объекте в связи с инвентаризацией. Ей, видите ли, нужно на другой объект перелететь. На другом объекте в вертолет садится усталый и, естественно, злой начальник охранного предприятия, которому ужас как надо выехать на Большую землю, потому что его уже тошнит от полумесячного пребывания в тундре, где он замучился по три раза в день есть, мыться раз в два дня в бане и смотреть спутниковое телевидение с утра до вечера. Очень его понимаю и сочувствую.

Тут выясняется, что на дальней буровой, километрах в пятидесяти от того места, где мы сейчас, имеется больной, нуждающийся в срочной госпитализации. И если мы его немедля не заберем, то вся ответственность, ну, сами понимаете… Летим туда. Забираем.

Попутно успеваем несколько раз подсесть к старым скважинам, пощелкать фотоаппаратами колонные головки и фонтанную арматуру. Поворачиваем обратно к поселку. Непогода усиливается. Снег метет по тундровым равнинам беспощадно.

Совещаюсь с пилотами. Ясно, что все полтора десятка старых скважин мы уже никак не успеем облететь. Выбираем те, которые можно охватить вдоль обратной воздушной трассы. Главное препятствие: горючее никак не было рассчитано на все наши отклонения от маршрутного задания. Второй пилот явно нервничает и тихо матерится на нас…

Всё. Что успели – то успели. Возвращаемся назад. Больше не садимся. Болтанка и тряска в салоне усиливаются до предела, истинных параметров которого мы, впрочем, толком не знаем. Мы попали в буран. За стеклами иллюминаторов сплошные седые сумерки. Стонет, обхватив голову, больной. У него что-то с глазами: на лбу между глаз опухоль. Потылицын смотрит на меня и неслышно шевелит губами. Вроде как молится…

Я смотрю в пол и дремлю. Мне вспоминается ненецкий рассказ Тёра о буране, в который он попал прошлой зимой. Он мчался на снегоходе к фактории, но маленько заблудился. Начал прикидывать куда ехать, потом стал психовать. Разогнал снегоход, мчится куда-то и вдруг фарами выхватывает из темноты чьи-то светящиеся глаза. Тормознул. Присмотрелся. Огромная молчаливая фигура в два человеческих роста глядела на него. Человекоподобное существо не имело шеи. Голова резко переходила в туловище. Существо было покрыто густой грубой серебристо-серой шерстью. Взгляд его притягивал, присасывал к себе. У Тёра от ужаса волосы стали дыбом. Он рванул на снегоходе так, что опомнился лишь возле стойбища, на которое, к счастью, наткнулся-таки его снегоход .