Какой тут поднялся шум и треск! Большой радиоприемник начал передавать известия из Москвы. Младший его брат нагревался и ждал своей очереди. Накалялся электрический кофейник. Из бака в душ хлынула вода.

Фрост-Форестье встал под струю. Занавеска из пластика, отделяющая угол с душем, осталась откинутой. Принимая душ, Фрост-Форестье обозревал поле своих стратегических битв. А его обдавало то горячим, то холодным дождем.

Фрост-Форестье был тренированным, хорошо сложенным мужчиной. Растирался он после душа грубым махровым оливкового цвета полотенцем американского производства - голый человек на пустынном дворе казармы. Кожа его раскраснелась. В Москве ничего нового. Призывы к советскому народу.

Фрост-Форестье ввел в бой муз, он включил музыку. Рядом с душем стоял турник. Фрост-Форестье занял исходное положение: чисто вымытые руки на чисто вымытых бедрах. Он подпрыгнул, подтянулся, опустился. Снова занял исходное положение. Лицо его было серьезным. Вилка электрической бритвы вошла в розетку. Фрост-Форестье брился под негромкое жужжание. Передачу в большом приемнике перебили помехи. Фрост-Форестье выключил большой приемник. Время муз истекло. Он взял ватный тампон и протер лицо крепким, щиплющим кожу одеколоном. Тампон исчез под патентованной крышкой гигиенического бачка. Кое-где на лице появилось раздражение.

Фрост-Форестье накинул на себя халат, свою власяницу, и опоясался красным галстуком. Теперь пришел черед маленького приемника. Приемник затрещал и произнес: «Доре нужны пеленки». Фрост-Форестье прислушался. Маленький приемник повторил: «Доре нужны пеленки». Кроме этого, маленькому приемнику сказать было нечего.

Электрический кофейник дрожал, исходя паром. На крышке нетерпеливо заливался свисток - фабричная сирена оповещала о начале смены.

Фрост-Форестье налил в чашку кофе. В чашку старинного прусского фарфора, декоративную чашку, достойную собрания коллекционера. Кетенхейве была знакома эта чашка. У нее отбита ручка. Фрост-Форестье обжегся, взяв налитую до краев чашку. И в тот раз, когда Кетенхейве заходил к нему, Фрост-Форестье тоже обжег себе пальцы. Каждое утро он обжигал себе пальцы.

Чашку украшал цветной портрет Фридриха Великого. Король, напоминавший выражением лица меланхолическую борзую, оглядывал со своей чашки комнату.

Фрост-Форестье взял бумажный носовой платок, обернул им чашку и короля и проглотил наконец свой горячий утренний напиток.

С момента, как прозвонил будильник, не прошло и четверти часа.

Фрост-Форестье открыл комбинированный замок сейфа. Кетенхейве всегда потешался над этим сейфом. Сейф этот был прямо-таки находкой для любопытных. Здесь как бы в ожидании лежали документы, акты, биографии, письма, планы, пленки и магнитофонные ленты - каким приятным казался мальчику запах варенья в шкафу старой тетушки, - и многие с удовольствием извлекли бы кое-что отсюда. На столе - длинной неструганой доске на четырех козлах - стояли магнитофоны. Тут же лежали крошечный фотоаппаратик и фотоаппарат побольше. Воровское снаряжение! Документов теперь уже не крали, они оставались на своем месте, крали их тени. Голоса людей тоже можно было украсть.

Кетенхейве всегда все оставлял в беспорядке. Аккуратностью он не отличался. Фрост-Форестье, политический деятель, сел за письменный стол.

Он начал думать, начал работать. В его распоряжении было три часа, три часа, когда ему никто не мешал, самые важные часы за день, когда он сосредоточивался и успевал многое сделать. Он вложил кассету в магнитофон и включил воспроизведение звука. Услышал свой собственный голос и чужой.

Превратившись в слух, весь внимание, вслушивался Фрост-Форестье в эти голоса. Время от времени он делал какие-то пометки. У Фроста-Форестье лежали под рукой красный, зеленый и синий карандаши. На листе бумаги он написал чье-то имя. Было ли это имя Кетенхейве? Фрост-Форестье подчеркнул это имя. Подчеркнул красным карандашом.

Генерал Йорк заключил договор в Тауроггене. Король оправдал его.

Генерал Шарнхорст набирал рекрутов. Генерал Гнейзенау осуществлял реформы.

Генерал Сект сообразил, что свет идет с Востока. Генерал де Голль требовал уделить внимание танкам, его не слушали; но он был прав. Генерал Шпейдель ездил к другим генералам, своим союзникам. Генерал Паулюс все еще оставался в России. Генерал Йодль лежал в могиле. Генерал Эйзенхауэр был президентом. Кто был самым главным информатором «Красной капеллы»?

Фрост-Форестье любил вспоминать о своей деятельности в штабе главного командования сухопутных войск. Он любил солдатские словечки. Однажды он сказал Кетенхейве: «Я чувствую это по моче». А что он чувствовал по моче?

Что они сумеют договориться?

Утро пробивалось сквозь штору. Кетенхейве слегка откинул одеяло. Его обдуло сквозняком. Фрейд или недомогание культуры. В берлинском кафе спорили о школах психоанализа. Тульпе был коммунистом. Кетенхейве - буржуа. В то время буржуа и коммунисты еще разговаривали друг с другом.

Это хорошо. Бессмысленно. Напрасно. Пораженные слепотой? Пораженные слепотой.

Человека, который ввел Кетенхейве в Дом профсоюзов, звали Эрих. Эрих хотел пригласить его куда-нибудь, и Кетенхейве пришлось принять это приглашение, хотя он и не был голоден. Маленький изможденный человечек с большими усами, которые были слишком велики для его осунувшегося лица, чтобы внушать уважение, принес им подгорелые картофельные оладьи и лимонад с привкусом искусственного пудинга. Кетенхейве, съев оладьи и выпив лимонада, почувствовал себя революционером. Он был тогда молод. В маленьком, затхлом, бездушном городке Дом профсоюзов считался мятежной крепостью. Но до бунта, о котором мечтали мальчишки, дело так и не дошло, никогда, никогда, никогда; оставались неизменными лишь подгорелые картофельные оладьи бедняков да шипящий лимонад на синтетических эссенциях, бледно-розовый напиток эволюции, который бурлил, когда открывали бутылку, и вызывал отрыжку, когда его выпивали.