Моя бабушка курит трубку (сборник)
вернуться

Сукачёв Гарик
Шрифт:

Ассоль

Она сидит в кресле С лоснящимся плюшем И вяжет для кошки, Что спит на диване, Носочки из шерсти, Из розовой шерсти, Из ласковой шерсти, Чтоб кошке было тепло. А на стене зеркало, А на нем Открытки с артистами кино. Они все также молоды. Посмотри, Как некрасив и неопрятен Пучок ее волос, Схваченный сзади гребенкой. Костяною гребенкой, Треснувшею гребенкой, Купленной очень давно, Купленной слишком давно. Семь белых слонов, От большого до малого, Стоят на старом комоде На кружевах. На подоконнике – столетник, На подоконнике – герань. А ей уже шестьдесят, Ей уже шестьдесят. Но ее капитан Так и не приплыл, Так и не приплыл. Тот, кому она была Предназначена, Погиб на войне. И они не встретились, И они не встретились, И они не встретятся Даже на небесах, Даже на небесах. И она вяжет носки Из шерсти для кошки. А кошка проснулась И играет с клубком. А кошка не знает, Кошка даже не знает, Что эту старуху, Что сгорбилась в кресле, Что эту старуху… Когда-то звали АССОЛЬ.

Неприкасаемые часть II

След тишины

Когда я проснулся, Было примерно около пяти часов. Я спал всего два. Я посмотрел в окно, Но за коробками домов Не увидел лесов. Я посмотрел поверх домов, Но не заметил Ни серпа месяца, ни луны. Я пожал плечами и закурил, Я одел штаны И нащупал в кармане Теплый след тишины. И я нащупал в кармане Теплый след тишины. Я прошел на кухню И нажал выключатель, Но лампа не зажглась — Видно кончился ток. Я полез в холодильник За бутылкой «Клико», Но там дремал одинокий сырок. Я пожал плечами И вспомнил твой номер, И набрал твой номер, Чтоб узнать твои сны. Но гудки затаились, И я в трубке услышал Только теплый след тишины. Я одел пальто И вышел на улицу. Там плакал асфальт, И дремали такси. Я поднял камень И бросил в урну, И она отозвалась Нотою «си». Я пожал плечами И посмотрел в небо, Там уже умирали Чьи-то тихие сны. Я полез в карман И нащупал в кармане Только теплый след тишины

Право на выбор

Кто-то сидел в прокуренной кухне, А кто-то гулял босиком. Кто-то ночью не спал, Кто-то утром не встал. Кто-то целовался в лифте тайком. Кто-то думал: «Я, как Гребенщиков, Я даже круче умею петь». А кто-то встал у края крыши И захотел улететь. Но впрочем, У каждого есть право на выбор, Право на выбор. Обручальные кольца Пропил сосед — Он в запое две тысячи лет. На заборе написано «Виктор Цой», Но за этим забором ничего нет. Электричка опоздала на 15 минут, И ты боялась, что скажет мать. А наутро все изменится и перетрется, Но к вечеру вновь повторится опять. Но впрочем, У каждого есть право на выбор, Право на выбор. И кто-то снова будет грустить На кухне, А кто-то не сможет заснуть. Кто-то скажет: «Да я же люблю тебя, глупая». Чей-то автобус захочет свернуть. Кто-то поставит все на удачу, А кто-то бросит семью. Но только один хоть чего-то изменит — Тот, кто встанет на крыше, На самом краю. Тот, кто встанет на крыше, На самом краю. Но впрочем, У каждого есть право на выбор, Право на выбор.

Города, где после дождя дымится асфальт

Ветер падет на прокуренный снег, И взгляд превратит воду в огонь. Где мы просочимся В воронки столиц И разбросаем усталые руки На черных перинах ночей. Но что мы сможем понять? Но что мы сможем сказать О городах, о городах, Где после дождя дымится асфальт? Зажмурив глаза и замкнув на замок, В отрезок ужав единицу пространства, Пустые пропасти ртов, Что пахнут могилой За лживой оградой Акрополей наших отцов. Но что мы сможем понять? Но что мы сможем сказать О городах, о городах, Где после дождя дымится асфальт? Меня видели вчера, танцующим степ, На раскаленной игле. Я зарезан на рейде в районе Борнео В пьяной драке на корабле. Я тот человек, кто получал Заздравную чашу из рук палача. Я выпускал электрический ток Одним поворотом стального ключа В города, Где после дождя дымится асфальт. Где взгляд, как приказ Для начала движенья. А бритва является символом веры. А точка отсчета вселенной — Всего лишь бумага и формула букв. Я встретил вчера старика — Он умел глотать огонь. Он умел предсказывать судьбу. Но он ничего не знал, Но он ничего не знал О городах, о городах, о городах, Где после дождя дымится асфальт.

Окно на окраине

Мелкий дождь стучит по крышам, По деревьям, по углам. Русый мальчик еле дышит, Прислонил ладонь к губам. Напевает за оконцем Ветер тихие слова. Только сумрак, И к японцам до утра Сбежало солнце – огневая голова. Грусть и трепет расставанья, За спиной часы: тик-так. И от теплого дыханья На стекле вспотел пятак. Гривой туча за оконцем, А под нею звезд канва. Только ветер. И к японцам до утра Сбежало солнце – огневая голова. Грустный мальчик тянет пальчик, На реснице спит слеза. Он рисует рот и носик, И японские глаза. Дождь и сумрак за оконцем Да под тучей звезд канва. Только ветер, И к японцам до утра Сбежало солнце – огневая голова. Дождь и сумрак за оконцем, Да под тучей звезд канва. Дворник-ветер, Но японцем на стекле Смеется солнце – огневая голова.

Песни с окраины

За окошком месяц май

А за окошком месяц май, Месяц май, месяц май. А в белой кружке черный чай, Черный чай, черный чай. А в доминошне мужички, Мужички, мужички. Да по асфальту каблучки, Каблучки, каблучки. Зацокал в сквере соловей, Как шальной, как шальной. Сосед полковник третий день Сам не свой, как больной. Она не хочет, вот беда, Выходить за него. А он мужчина хоть куда, Он служил в ПВО. Орут под окнами коты День и ночь, день и ночь. От ихней сладкой маеты Поутру теплый дождь. Весной простужен и объят Город мой, город мой. И ветры весело галдят Над рекой, над Москвой. А в кружке чай давно остыл, И погас беломор. А на душе от слов и рифм Перебор, перебор. Ведь по асфальту каблучки, Ведь здесь орет месяц май. Здесь коты и мужички, Приезжай, приезжай. Здесь по асфальту каблучки, И здесь орет месяц май. Я подарю тебе Москву, Поскорей приезжай.

Это был ангел

Я спросил его: «Друг, Что ты делаешь здесь?» Он ответил: «Так, просто сижу». И спросил меня сам: Слушай, а курево есть?» «Вроде есть, – я сказал, – погляжу». Протянул сигаретку Ему я – он взял. И задумчиво так Закурил. Ничего я на это Ему не сказал, А сел рядом у края перил. Он курил и молчал, И о чем-то вздохнул. Я украдкой взглянул на него. Нет, не молод он был, Лет на сорок тянул. Было жалко за что-то его. Был устал он И даже, казалось, небрит, В волосах, словно пыль, седина. Весь ссутулился он, В чем-то грязном, больном Были два его белых, прекрасных Крыла. Докурил он окурок, Щелчком его пнул, Полетел огонек вниз и в ночь. Повернулся ко мне И слегка подмигнул, И сказал: «Ну, бросайся, Чего же ты ждешь?» Это был ангел. Это был ангел. Это был ангел. Я спросил его: «Друг, Что ты делаешь здесь?» Он ответил: «Так, просто сижу». И спросил меня сам: «Слушай, а курево есть?» «Вроде есть, – я сказал, – погляжу».

Горит огонь

Горит огонь, горит, Но что-то неможется, Что-то грустится мне, Что-то тревожится. То ли себя потерял, То ли раскис совсем. Что-то забыл, не узнал, Лодкою на мель сел. Горит огонь, горит Искрами по ветру. Да что-то не в лад, невпопад Ночью и поутру. Расправить ли плечи, сказать Слово, полслова ли? Или поехать, пойти, побежать В гору, под гору ли? Горит огонь, горит Все думками горькими. Болит голова, болит К похмелью, к попойке ли. Да что я, черт побери, Чокнутый, сглазили? Где светлые думы мои? Пропали, завязли ли? Горит огонь, горит, Не сходится с думами. Да как кто-то в душе бередит Рваными струнами. Да, ладно, ребята, пустяк, Что было – запомнили. Прижмусь я поближе к костру Лицом и ладонями.