Между тем боярышня вытащила из котомки берестяной свиток и бронзовое писало [11] и стала что-то им быстро процарапывать. Закончив писать, она завернула бересту в чистую тряпицу и протянула Митрофану:

— Возьми моего коня — он самый резвый. Скачи во весь дух в Новгород. Отдашь грамоту моему батюшке.

— Самому посаднику в руки?

— Да. Только ему. И сразу назад. Встретимся у Евстигнея.

Митрофан молча поклонился, положил тряпицу с грамотой в шапку, пристегнул меч, и вот уже подковы его коня звонко застучали по льду. Постепенно звук становился все слабее и наконец совсем затих вдали.

— Как чувствуешь себя, воин? — спросила Александра у всадника, лежавшего в санях, заметив, что тот открыл глаза и приподнялся.

— Ничего, ожил. А почему вы сами не возвращаетесь в Новгород?

Александра нахмурилась и медлила с ответом. Потом все же сказала:

— Надо дождаться охотников — они тут неподалеку пушного зверя промышляют. К полудню подъедут, тогда и отправимся домой. Ты отдохни пока, а потом мы возьмем тебя с собой.

— Спасибо… только мне надо быстрее назад вернуться…

— А вот скажи, воин, — испытующе взглянула на него Александра, — знаешь ли ты, что значат наши священные изображения?

— Я ведь боярин, а не поп, — уклончиво начал всадник, — однако кое-что слышал.

— Скажи тогда, что значат крест, якорь и сердце?

— Вера, надежда и любовь, — чуть помедлив, ответил раненый.

— Сердце с крыльями?

— Дух любви.

— Голубица, держащая в клюве ветвь?

— Дух милосердия.

— Катящиеся огненные колеса?

— Дух жизни. Да помилосердствуй, боярышня! — взмолился раненый. — Ты вот мне лучше сама скажи: откуда ты эту премудрость знаешь? Почему грамоте обучена?

— Что тут дивного, — усмехнулась Александра. — Это у вас, — она запнулась и изучающе посмотрела на боярина, — девицы только и знают, что по светелкам сидеть да рукоделием заниматься. А у нас в Новгороде девушки, как и парни, наукам учены. А грамоту у нас не только боярские дети, а и многие смерды и холопы знают. Вот хоть у Афанасия спроси.

Афанасий неприязненно взглянул на незнакомца, почувствовав немалый его интерес к боярышне, и опять опустил глаза.

— Так-так… — протянул воин. — Вот скажи ты мне, чернец, ведь у вас, монахов, положено жить в бедности да в смирении? А у тебя нож булатной стали, кожух на волчьем меху.

Афанасий, молчавший все утро, совсем прикрыл веки и негромко, нараспев ответил:

— Аз есмь смиренный мних, обаче молюсь: ни богатства ми, ни убожества, Господи, не дай ми. Аще буду богат — гордость восприму, аще ли буду убог — промышляю на татьбу [12] и разбой. А что оружие доброе — так мы все здесь воины. На краю русской земли живем.

— Ты и Даниила Заточника читывал! — усмехнулся всадник. — Новгородцы не лыком шиты.

В это время Трефилыч заметил, что одно из удилищ запрыгало в проруби. Александра, Евлампий и Афанасий кинулись к нему. Мужчины с трудом вытащили удилище из колодчика и стали тянуть его вверх, а Трефилыч заплясал у края отверстия с железной сулицей [13] .

Вот из колодчика показалась широкая, сильно приплюснутая голова с одним толстым усиком на подбородке и двумя тонкими у ноздрей. Челюсти огромной рыбины открылись, и стали видны мелкие, но острые зубы. Светло-коричневая с темными крапинками голова и верхняя часть туловища, приподнятые надо льдом, судорожно вздрагивали. Трефилыч прицелился и с неожиданной для его щуплой фигуры силой проткнул рыбу сулицей насквозь под самой головой. Небольшие желтые глаза налима стали тускнеть. Евлампий и Афанасий перевели дух, а потом уже все вместе не без труда вытащили рыбу на лед. Налим еще трепыхался. Закругленный хвостовой плавник его мелко дрожал. Он несколько раз открыл пасть, хлопнул, словно хлопушкой, узкими жабрами и затих.

Александра отвернулась.

— Цуть-цуть не два пуда будет, боярышня, — обратился к ней Евлампий, цокая, как все новгородцы. Но тут он заметил знак Афанасия и прикусил язык.

— Река, — начал Афанасий, словно ни к кому не обращаясь, — текущая в берегах сих сквозь дубравы, напояюще целовеци и звери, и рыбы жизнь дающе. И кажд свою долю имаше, и сей налим мнозе мелкие рыбицы едох. Не мы сие промыслили, но промысел божий…

— Погоди, — прервал чернеца Евлампий, — оглянись! Всадника-то нет!

Александра и Афанасий посмотрели вокруг — боярин и его конь действительно исчезли.

— Э-хе-хе! — закричал Евлампий своим зычным басом двум рыбакам, которые ушли уже довольно далеко, продолжая пробивать колодчики. — Всадника в красном корзне не видали?! Мимо не проезжал?!

— Не видали! — прокричал в ответ Илья, а Миша только рукой махнул.

— Что-то тут нечисто, — недовольно пробурчал Евлампий. — Вот смотри, боярышня, тут подковы твоего коня, на котором Митрофан уехал, отпечатались, а других следов нет. В какую сторону боярин направился, неизвестно.