— Мы не можем, не имеем права! — поддержали его остальные чингизиды.

Бату, не ожидавший такого сопротивления, молча смотрел прямо перед собой, погруженный в глубокое раздумье. Спокойный голос Менгу-хана вывел его из оцепенения:

— Нам не дано знать всех планов великого хана, нам не дано видеть то, что видит он своим орлиным взором. Поэтому не только преступно, но и глупо оспаривать его волю. Но вот точно ли передал гонец приказ моего отца? Да и кто он сам, этот гонец? Все это нуждается в проверке.

Бату оживился.

— Ли-по, осмотри пайдзу! — приказал он.

Из группы китайских советников вышел вперед семенящей походкой опытный гравер Ли-по. Он молча подошел к Аджару и с низким поклоном принял от него пайдзу. Несколько минут он пристально смотрел на нее, царапнул длинным ногтем, после чего вернул ее Аджару.

— Ослепительный, золотая дзинь-пай подлинная.

Бату жестом отослал Ли-по и посмотрел в сторону восточной части юрты, где в одном из ее двенадцати отсеков стояла вышитая зеленая ширма, из-за которой доносились негромкие женские голоса.

— Приведи шаманку, — приказал он нояну с металлическим поясом вокруг талии, тот подошел к ширме и что-то тихо сказал.

Из-за ширмы вышла чародеица и медленно пошла к трону. Аджар удивленно смотрел на смуглую женщину с иссиня-черными волосами, собранными на затылке в тугой клубок. Зеленое шелковое сари с каймой из золотых рыб облегало ее стройную фигуру. Небольшая голова на высокой шее слегка покачивалась, огромные подведенные глаза под черными дугами бровей были полузакрыты, на лбу горел ярко-красный кружок, над правой ноздрей поблескивала крупная жемчужина. Женщина подошла к трону и молча остановилась.

— Узнай, кто этот человек, — кивнул на гонца Бату.

Ничего не ответив Саин хану, женщина подошла к Аджару и стала в двух шагах от него, голова ее начала покачиваться еще заметнее на длинной, словно змеиной, шее.

Аджар невольно встал и завороженно посмотрел в ее огромные агатовые глаза с совсем не видными белками, и бездонная их глубина вызвала у него головокружение.

Женщина между тем, не отрывая от него взгляда и покачиваясь всем телом, негромко запела. Находясь словно в полусне, Аджар уловил в тягучем мотиве этой песни какой-то смысл. Ему даже показалось, что он разбирает слова: «Кони чужеземцев топчут твою землю, их сабли рубят мужчин, женщин, детей. Золотоволосая дочь вашего хана, раненная, находится здесь в плену. Зло скачет по миру, и оно доскакало уже до твоей земли. Благословен тот, кто вступает с ним в бой. Великий Шива сохранит его и проведет через кровь и пламя…»

Неожиданно оборвав песню, женщина спросила:

— О чем напомнила тебе моя священная песня? Какие мысли пробудила?

Аджар, не в силах отвести взгляда, глухо ответил:

— Одно напомнила мне твоя песня, в одной мысли утвердила — я должен выполнить свой долг, волю господина моего…

Женщина отвела наконец глаза, и Аджар почти упал на серебряный стул. Тогда она бесстрастно посмотрела на Саин хана, и тот удовлетворенно кивнул ей головой и легким движением руки отпустил ее. Женщина снова скрылась за зеленой ширмой.

— Кто это? — ни к кому не обращаясь, спросил Аджар.

— Это индийская шаманка, — как всегда усмехнувшись, ответил Бату. — Ничего не скроется от нее. Теперь я знаю, что ты действительно гонец великого хана. Когда мы завоюем землю урусов, мы покончим и с Индией. Треть ее земли уже в наших руках. — Потом совсем другим, спокойным и даже мягким голосом он спросил: — Почему великий хан передал через тебя такой важный приказ только устно, а не написал его?

— О Саин хан, в твоем вопросе содержится и ответ на него, — спокойно сказал Аджар. — Да и не подобает мне, гонцу, обсуждать причины действий великого хана или даже задумываться о них.

Бату нетерпеливо дернул головой.

— И тебя никто не сопровождал?

— Нас было трое, — задумчиво ответил Аджар. — Двое лежат под снегом, пронзенные стрелами.

— Почему ты не сказал об этом?

— А разве ты спрашивал?

Бату опять усмехнулся:

— Путь от Орхона до новгородской земли не близок. Сколько дней ты в пути? Ты, наверное, устал в дороге?

— Это правда. Последние четверо суток я питался только кровью моего коня, отворяя ему вены и высасывая кровь. Мне пришлось несколько раз уходить с боем от шаек буртасов и урусов. Ранен в грудь.

— Что ж ты молчал до сих пор?

— Я не хотел привлекать твоего внимания к своей ничтожной особе…

— Ответ, достойный воина, — прервал его Бату и хлопнул в ладоши.

И тут же вышколенный китайский слуга поставил перед Аджаром низкий круглый столик, накрытый шелковой скатертью и заставленный золотой и серебряной посудой. В пиале дымился свежесваренный бараний бульон — шорпа, на блюде лежала вареная баранья голова.

— Ешь и пей, — приказал Бату.

Аджар, подчинившись, отрезал ухо у бараньей головы, быстро съел его, запив тунгутским вином из серебряного кубка, и с поклоном сказал: