Шрифт:
“Пугачева! Пугачева!” — кричали соседские дети, узбечата, когда выносили гроб.
Песня гремела на весь двор.
“Где? Где?” — Высовывались из окон люди. Кто-то, не разобравшись, начал хлопать.
“Где Пугачева?”
“Безобразие... До чего докатилась, уже она на похоронах поет!..”
“Да запись это, фонограмма...”
“Стойте! — К гробу продиралась мать. — Стойте, сволочи...”
“Явилась”, — сказала бабушка.
Мать добралась до гроба.
Сорвала с отца рыжий парик.
Нацепила его на себя:
“Я — Пугачева! Я! Я — Пугачева! Понятно?!”
“За это можно все-е-е отдать! И до того я в это ве-ерю...”
“Я — Пу-га-чева!”
Ее увели.
На поминках просила его сыграть для гостей “Андижанскую польку”.
“Ну давай, блум-блум, лакатум! Ну, ради отца! Ты ж его любил? Он его любил... Блум-блум, лакатум!”
Она сидела в рыжем парике и тыкала вилкой в маленький, все убегавший от нее соленый огурец.
Ленин! Партия! Ком-со-мол!
Ленин! Партия! Ком-со-мол!
Началась самая яркая полоса его жизни. Группка ребят, таких же легких, лобастых, с развитыми шейными мышцами. Победители математических олимпиад; чемпионы по гребле, летом и зимой гонявшие свою маленькую флотилию по Анхору; любители авторской песни, утащившие раз Москвича в Чимган и напоившие до потери невинности с одной певуньей под треск остывавшего костра. Он ходил, оглушенный своей взрослостью.
Их отбирали со всего города. По одному с района.
Даже по одному с двух, если не могли найти кандидатуру. Или если кандидатура артачилась, не в силах переломить буржуазные предрассудки.
Раз в неделю их собирали в Партшколе рядом с метро Горького. Вначале теория, зажигался диапроектор, в темноте поблескивали очки кандидата каких-то наук, молодого, с интеллигентной картавостью.
“Итак, учение о трех источниках и трех составных частях марксизма представляет собой диалектическое единство внешнего и внутреннего. Внешнее вы можете прочесть в любом учебнике. Уже прочли? Переходим к внутреннему. К материальной стороне. К объекту”.
Смысл слова объект они уже знали.
Кто-то прыснул. На него зашикали. “Я чихнул, говорю...”
Диапроектор высвечивал на экране серо-красную картинку. Внутреннее строение объекта. Красное — мышцы. Серое — кость.
“Тремя составными частями, согласно Внутреннему учению, являются Большая, Средняя и Малая мышцы...”
Ленин! Партия! Ком-со-мол!
После лекции они оставались поиграть в футбол или обсуждали нашумевший фильм Быкова “Чучело”. Или новую книжку Лутошкина по лидерству. Особый автобусик развозил юных гениев по домам. Иногда они ехали к кому-нибудь, всей оравой, заполняя хрущевки или узбекские дворы с овчаркой и клеткой с беданой на винограднике.
К себе Москвич обычно не звал. Мать приносила работу на дом, сидела ночью с чертежами, утром, сонная, вертела сковородку с подгоравшими гренками. Сестры взрослели и грубили. Москвич стоял почти каждую ночь под душем. “Ты чем там... занимаешься?” — ломилась в дверь мать. Он откладывал зеркальце, в которое рассматривал свой размягченный горячими струями объект, и выключал воду.
— По-моему, это гадость, — сказала Принцесса.
— Точно, — откликнулся из темноты Тельман.
— А вы об этом не знали — не слышали? — спросил Москвич.
Костер почти не горел, слабо перемигивались угли. Глаз пригляделся к темноте, проступили звезды и силуэт машины.
— Я думал, это в переносном, — Тельман наклонился к остаткам огня
и подул. — В переносном смысле.
Расположил несколько веточек на тлеющих углях, вроде икебаны.
Подул еще раз. Икебана загорелась.
— Рассказывайте уже...
— Скорее бы утро, — сказала Принцесса и зажала уши.
Посидев так немного, разжала, опустила ладони, наклонилась:
— А что было дальше?
Было слышно, как в ней скрипнуло что-то металлическое.
Огонь поднялся, стало видно схему, которую чертил на песке Москвич.
Тремя составными частями, согласно Внутреннему учению, являются Большая, Средняя и Малая мышцы Объекта.
Большая ягодичная мышца (gluteus maximus) — наиболее крупная из трех ягодичных мышц. Имеет ромбовидную, уплощенную форму. Это одна из наиболее мощных мышц человеческого тела. Она разгибает и поворачивает бедро, выпрямляет и фиксирует туловище.