— Потому что вы из столицы, — тихо сказала Четверикова. — И мне первое время нравилось все это, — не глядя на теремок, сказала она. — Домик построил местный художник Творогов. Он умер, а теремок остался. А я знала, что вы защитите эту бедную женщину, — вдруг резко повернула разговор Софья Аркадьевна.

— Почему? Спасибо, Софья Аркадьевна, — мягко сказал он, — но великодушие проявили вы я только поддержал вас.

Она ничего не ответила и лишь благодарно взглянула на него.

— А вот и наш дом, — указывая рукой на небольшой, нарядный, одноэтажный домик, сказала она.

Вокруг дома был сад, вернее, садик. На узкой, посыпанной толченным кирпичом дорожке белели две скамейки, под деревом стоял вкопанный в землю круглый стол, а чуть поодаль висел гамак.

Софья Аркадьевна перехватила взгляд Радина.

— Эти мелочи возбуждают недовольство кое-кого.

Они остановились у калитки.

— Итак, Владимир Александрович, мы ждем вас. Я не прощаюсь.

«Удивительная женщина», — думал о ней Радин, возвращаясь обратно.

До назначенного часа было еще далеко. Надо было как-то убить время, и Радин пошел бродить по городку.

«Может, пойти в кино?» — в раздумье остановился он возле афиши, наклеенной на дощатый забор. Раздумав, он пошел дальше по главной улице городка.

Проспект Сталина, — так помпезно называлась эта серая, типично провинциальная улица в захолустном, военном городке.

«Дань времени», — подумал Радин, шагая по этому, ничем не отличавшемуся от других улиц, «проспекту». Те же низенькие дома, серая мостовая с выщербленным булыжником, и лишь козы вместо свиней теперь попадались ему навстречу.

Длиннорогие, с трясущимися бородками, с бубенчиками или веревками на шеях, они щипали траву, окаймлявшую пустыри и палисадники.

«Сельская идиллия», — усмехнулся он.

Радин уже начинал жалеть Софью Аркадьевну, надолго осевшую в этом скучном городке.

— Бугач! — проговорил он, вспоминая, как долго искал на военной карте этот ничем не примечательный городок.

«И какая она все же милая женщина», — вдруг ни с того, ни с сего подумал он.

«Парикмахерская», — прочел Радин, останавливаясь возле стеклянных дверей, над которыми красовались огромные буквы и был выведен некий субъект с чудовищно разросшейся шевелюрой и лихо закрученными кверху усами.

— Забавно. Ну, где еще встретишь такую архаическую, времен НЭПа, вывеску.

И он решительно шагнул внутрь.

— Постричь, побрить, помыть голову? — делая нечто вроде поклона, спросил его парикмахер, тощий и костлявый мужчина лет пятидесяти.

— Побрейте и подравняйте на висках и затылке, — садясь в кресло, сказал Радин.

— Приезжий будете? — ловко и увлеченно намыливая ему щеки, поинтересовался парикмахер.

— Да, ученый буддист из Москвы, — очень серьезно и важно ответил ему Радин.

«Забавный город», — подумал он и снова вспомнил Софью Аркадьевну.

— О, да вы, товарищ писатель, точны, как часы. Прямо военная точность, — выходя навстречу гостю, сказал полковник.

— Семь лет службы в армии, — и вот вам результат, — пожимая руку полковнику, пошутил Радин.

— Ну, это особенно приятно, свой, значит, военная косточка, — обрадовался Четвериков. — А где служили, в пехоте?

— В артиллерии. Окончил артиллерийское училище, затем арткурсы в Ленинграде. А служил в тяжелом гаубичном дивизионе в Закавказье, возле турецкой границы, может, слышали такое местечко — Ханкала?

— Не слышал, а вот что вы свой брат, солдат, это хорошо, — еще раз повторил полковник.

— Демобилизовался в звании старшего командира батареи в тридцать первом. С тех пор занимаюсь литературой.

— И это добре. Теперь я понимаю, почему вас к нам, пограничникам, потянуло. Что ни говори, а военная закваска свое возьмет.

— А где Софья Аркадьевна? — спросил Радин.

— По хозяйству хлопочет. Какой-то пирог в честь вашего прихода печет, — усаживаясь возле гостя, сказал полковник. — Я из Политотдела получил указание предоставить вам побольше материалов, чтобы вы пошире охватили нашу службу. А поди трудно все-таки писать? — с наивным любопытством спросил он.

— Да нет… ведь это же моя профессия, — неопределенно сказал Радин.

— А я б не смог. Вот думал я о том, как вы пясать о нас будете и, ей-ей, не знаю. Больно трудная задача, уважаемый Владимир Александрович. Написать статью, доклад, даже, скажем, для газеты, это я понимаю, но вот сочинить рассказ или еще хуже, — он добродушно засмеялся, — роман, мне думается, дело посложнее, чем целой дивизией командовать.

Радину нравился этот пожилой крепыш, с такой откровенной непосредственностью беседовавший с ним. Радину было легко и приятно. Все было удивительно мило и тепло. Чистая скатерть, белоснежные салфетки, вкусный обед, неожиданно простой и дружеский прием, — все было очень по душе Радину, но больше всего — хозяйка, приветливая, со сдержанными манерами истинной ленинградки.