Однако нельзя обойти молчанием некоторые упущения Церена, причем замечания эти в первую очередь должны быть адресованы ему как автору «Библейских холмов», то есть образованному археологу-библеисту.

Церен не может не знать, что играющий столь значительную роль в биографии Иисуса галилейский город Назарет в первые века нашей эры еще не существовал. Во всяком случае Иосиф Флавий, приводящий названия сорока пяти городов Галилеи, о Назарете не упоминает. Название этого города не встречается и в Талмуде, хотя его книги датируются II–V вв. н. э. Археологи-библеисты не смогли обнаружить следов новозаветного Назарета. Единственный источник, где говорится о Назарете, — это евангелия, но их свидетельство ничем не подтверждено.

Еще более непонятно то, как подает Церен фигуру Понтия Пилата, прокуратора Иудеи. Существует два облика Понтия Пилата — исторический и евангелический. Античные историки характеризуют Пилата как «человека несгибаемого и беспощадно-жестокого», известного взяточничеством, насилиями, грабежами, постоянными казнями без судебных приговоров. В евангельском изложении этот жестокий, не терпящий возражений римский деспот, глубоко презирающий подвластных ему иудеев, выступает в виде скептически настроенного, ленивого, циничного, но склонного к милосердию человека. Никакой претории, во двор которой якобы, по свидетельству евангелий, был приведен Иисус для допроса, в Иерусалиме не могло быть, так как резиденция прокуратора Понтия Пилата находилась на побережье Средиземного моря в городе Цезарее. Непонятно, почему в канун пасхи римский наместник решил приехать в Иерусалим, и уж совершенно неприемлем рассказ о том, что, отмежевываясь от происходящего, Пилат, всегда охотно демонстрировавший свое глубокое пренебрежение к иудеям, умыл руки (чисто иудейский обычай). Церен ограничился евангельской трактовкой, не внеся в образ Пилата исторически достоверных черт.

Прежде всего, Понтий Пилат не мог безразлично отнестись к обвинению в том, что Иисус Христос именует себя «царем иудейским». В той обостренной и тревожной политической обстановке, которая была в Иудее, появление бунтовщика, претендующего на престол Иудейского царства, было весьма опасным. Церен считает, что в глазах Пилата самым серьезным обвинением выглядело то, что Иисус призывал уклоняться от уплаты податей и подстрекал народ к мятежу, а не претензия именовать себя царем иудейским. Но ведь если имело место подстрекательство к мятежу, то ясна его конечная цель — восстановление самостоятельного Иудейского царства. Тезис Церена о равнодушном отношении Пилата к притязаниям Иисуса на титул иудейского царя логически никак не увязывается с последующим рассказом автора о бесконечных смутах, связанных с появлением в различных областях Иудеи таких претендентов на царский престол. Церен оставляет в стороне евангельскую сцену суда над Иисусом, которая сама по себе содержит множество несообразностей и ошибок, свидетельствующих о том, что составители евангелий плохо представляли себе реальную картину судопроизводства в Иудее I в. н. э. Известно, что в Иудее существовал судебный орган — синедрион, который заседал в специальном помещении. Никакого суда в доме первосвященника, да еще в присутствии двух первосвященников, не могло быть. Заседания синедриона не могли происходить ночью. В канун праздников и тем более в праздничные дни заниматься судебными разбирательствами было категорически запрещено. А уж в канун пасхи — самого большого праздника иудеев, да еще в течение всей ночи, — это судилище никак не могло иметь место. Церена интересует только конечный результат этого судилища, требование народа «распни его!» и то, что произошло сразу после распятия, так как именно ради объяснения, которое предлагает Церен, и была задумана вся книга.

Чтобы убедить читателя в правильности своей точки зрения, Церен привлекает огромный материал. Кажется, нет страны, народа, племени, древнего или современного, верования или обряда, которое Церен не привлек бы в систему своей аргументации, если в них содержится хоть малейший намек на какую-то связь с культом умирающей и воскресающей луны, с почитанием священных деревьев, камней и т. д. В этом изобилии используемого материала заключаются и сильные, и слабые стороны книги Церена.

Автору удается нарисовать впечатляющую картину глубокой древности и известной общности религиозных представлений, уходящих своими корнями в доисторический, дописьменный период. Он прослеживает неразрывную связь древнейших образов религиозной символики с наблюдением небесных явлений, с лунным циклом, с Млечным Путем. Красной нитью проходит мысль о преемственности религиозных символов, связанных с лунным культом и переходящих из древнейших религий в более усложненном виде в религиозные представления последующих эпох. Стремясь доказать, что культ луны — один из самых древних, Церен без всяких оговорок утверждает, что он зародился в последний ледниковый период, то есть в эпоху палеолита. Между тем самые ранние погребения первобытного человека, дающие повод предполагать начатки религиозных представлений (это признают далеко не все ученые), относятся к эпохе среднего палеолита и принадлежат неандертальцам. Советский археолог А. П. Окладников, открывший погребение неандертальского мальчика в пещере Тешик-Таш (в Узбекистане), высказал предположение, что здесь видны следы зачатков солнечного культа, так как вокруг человеческого скелета в определенном порядке были расположены рога горного козла. Несомненно, что Церен в этом сопровождении увидел бы символ культа луны. Другие же исследователи полагают, что захоронение свидетельствует о зарождении примитивных религиозных представлений, связанных с охотой и начатками погребального культа.

Ни о каких отвлеченных и оформившихся религиозных представлениях, а тем более о развитой религиозной символике у неандертальцев говорить не приходится. В пещерных росписях, сделанных в верхнепалеолитическую эпоху, изображены различные животные (зубры, олени, кабаны), чаще всего — раненные копьем или дротиком. В этих изображениях ученые усматривают следы охотничьей магии, которая способствовала, по убеждению первобытных людей, удачной охоте. Эта точка зрения подтверждается этнографическими данными. У ряда народов был обычай перед охотой рисовать изображение животного, на которого охотник собирался охотиться, и поражать его копьем или палицей. Первобытные люди верили, что после этого охота пройдет успешно. Потребность в применении охотничьей магии служила лишним доказательством тому, что зависимость первобытного человека от окружающей природы была безгранично велика. Человек был еще очень слаб в своей борьбе за существование. Наука установила на основании изучения костных остатков первобытного человека, что около 50 % неандертальцев умирало, не достигнув двадцатилетнего возраста. Высокая смертность была результатом трудных условий жизни, эпидемий и частых голодовок. Очень ярко характеризует состояние доисторического человека, целиком зависевшего от окружающего мира, беседа известного норвежского путешественника Кнуда Расмуссена с эскимосским шаманом, приведенная писателем в книге «Великий санный путь». «Мы боимся, — сказал Расмуссену шаман. — Мы боимся непогоды, с которой должны бороться, вырывая пищу у земли и моря. Мы боимся нужды и голода в холодных снежных хижинах. Мы боимся болезни, которую ежедневно видим около себя… Мы боимся мертвых людей и душ зверей, убитых на лове. Мы боимся духов земли и воздуха… И мы столь несведущи, несмотря на всех наших заклинателей, что боимся всего, чего не знаем. Боимся того, что видим вокруг себя, и боимся того, о чем говорят предания. Поэтому мы держимся своих обычаев и соблюдаем наши запреты». Этот рассказ эскимоса, находящегося примерно в тех же условиях, в каких жили наши первобытные предки, прежде всего раскрывает причины возникновения религиозных верований. Страх и беспомощность перед непонятными силами природы — вот истоки веры в сверхъестественное. От удачи или неудачи на охоте непосредственно зависело дальнейшее существование первобытного человека. Отсюда такая значительная роль охотничьей магии в ранних религиозных представлениях эпохи палеолита. Поэтому толкование Цереном изображений рогатых животных в пещерных росписях как символов лунного культа и воплощения лунного серпа не выглядит научно оправданным для столь раннего времени.

Однако Церену вообще не свойственна манера аргументировать свои теоретические воззрения ссылками на какой-либо авторитет (возможно, потому, что книга его написана в научно-популярном жанре). Например, в данном случае он просто излагает свою точку зрения на зарождение лунного культа и, отправляясь от нее, прослеживает дальнейший путь развития религии луны и звездного неба. Конечно, гипотеза о почитании луны в древнейший период имеет право на существование, как и любая другая, но ее следует подкрепить аргументами. Церен этого, к сожалению, не делает, ограничиваясь чисто декларативными высказываниями.

Подобную же позицию автор занимает в вопросе о человеческом подсознании и связанных с ним явлениях. Этой сфере подсознательного, хранящей опыт тысячелетий человеческого существования, которую Церен именует «душой», он придает преувеличенное значение (стр. 113 ). Вряд ли советский человек нуждается в популярном разъяснении, что представляет собой «душа» с материалистической точки зрения. Физиология давно установила, что область подсознательного, которой Церен отводит столь значительную роль, является продуктом деятельности определенных областей человеческого мозга. Правда, эти явления еще недостаточно изучены, что дает простор всевозможным идеалистическим измышлениям.

И вообще следует отметить, что в последнее время для целого ряда представителей современной западной науки характерна тенденция пересмотра старых и некогда отвергнутых концепций. Так, астрально-мифологическое истолкование происхождения религии в свое время было вытеснено анимистической, преанимистической и рядом других теорий. Книга же Э. Церена целиком построена на астрально-мифологической концепции, в основе которой лежит лунная символика. Но, выступая со своей теорией лунарного происхождения христианской религии, автор уделяет серьезное внимание всем тем социально-экономическим условиям, в недрах которых складывалось мировоззрение зарождающегося христианства. Однако критическое восприятие Э. Цереном многих данных современной библеистики не мешает ему некритически подходить к астральной символике, видя всюду символы луны. Это злоупотребление методом символов опять же характерно для многих западных ученых. Так, неофрейдисты-психоаналитики отыскивают повсюду сексуальные символы, а известный американский этнограф Лесли Уайт рассматривает всю человеческую культуру как сплошную символику, причем основное отличие человека от животного, по его мнению, и заключается в способности человека к символизации [7] . В то же время книга Э. Церена насыщена большим количеством фактов, часто малоизвестных и интересно сопоставленных.