Задержался опер. В чум, нюхая воздух, вскочила одна из ментовских лаек. Озябшая собака дрожала в теле. Нос ходил ходуном. Собаку тянуло к костру. Чужие запахи волновали, но их было чересчур много, чтобы определиться. Лайка крутанулась вокруг очага, заскребла лапами, разбрасывая выгоревший уголь.

Если б зимой летали мухи, их бы услышали. Воцарившаяся тишина не ускользнула от опера. Он ощущал и повисшее в воздухе напряжение. Опер, кидая подозрительные взгляды, пошёл к собаке.

Нашёлся Седой. Хворостиной он выкатил из костра жженый, оставшийся после вчерашней трапезы, кусок оленины. Собака жадно схватила мясо, зажала передними лапами и легла на живот, готовясь жрать.

Опер ударил собаку. Она огрызнулась и с мясом в зубах вылетела из чума. Опер окинул эвенов уничтожающим взглядом.

За чумом скулили, тоскливо выли и рвались с ошейников лайки. Опер поспешил, чтобы не отстать. После его ухода, все в чуме вздохнули с облегчением.

Скрип полозьев обогнул чум и стал удаляться.

Странника в полуобмороке извлекли из-под костра, из чана. Дед велел перетащить его в свой чум.

5

ДВА ВОРА

Когда Странник пришёл в себя, он лежал на нартах, закутанный лоскутным одеялом. Свёрнутая телогрейка грела ухо, вместо подушки. В ногах полулежал в расстегнутой серой рубахе дед. Ходить, верно, ему без посторонней помощи ему было не особо легко.

Заметив, что Странник открыл глаза, старик предложил :

– Глотни чаю.

Странник взял с земляного пола кружку. Отпил до середины крепкого остывшего чаю. Глаза деда блестели. У него была привычка лазать взглядом по лицу собеседника, будто щупом. Каждое мгновение он изучал какую-то часть лица, а не целое. Он никогда не смотрел в глаза, а как бы поверх них.

– Теперь рассказывай.

– Чего рассказывать?! – вскипел Странник. Он хотел встать. Слабость навалилась и привалила к постели. – Я следователю рассказал… Сам кто?

– Попова слышал?

– Попов?... У нас в лагере был Попов, в пятом отряде.

– Племянник мой шухарит.

– Тогда ты меня должен знать.

– Ксивы из лагеря редко приходят. Я отошёл от дел.

– В лагере пять воров.

– Попова среди нет?

– Не залетал.

– Прыгал воробышком по синим шапкам, красным околышам. В старое время вязали – воровское звание терял. Свободная птица в неволе не живёт.

– Сейчас по-другому.

– Шерстяной?

– Бери выше. Вор.

– Да ну! – насмешка на губах старика вспыхнула и удержалась внутренним сиянием. Розовизна наполнила сухие губы.

Потрескивала цигарка жесточайшего самокрута. Страннику курить дед не предлагал.

– В Самарканде признавался, - с достоинством выговорил Странник.

– У чурок?

– Я тебе дам! – Странник рванулся и опять стих. – Дюжина воров была на сходке.

– Кто?

Странник перечислял громкие фамилии, клички. Делал охотно, не торопясь. Чувствовалось, рассказ многократно повторён на зоне.

Старик задумался.

– А не верю! Не вор! – вдруг вскричал он.

Тысячи злых чертей выплеснулись из его глаз. То ли сало колыхнуло фитиль в консервной банке, то ли действительно таились они в душе старого вора и теперь кинулись наружу. От неведомых мыслей старик отмахнулся , как от морока.

Отупелыми ватными отмороженными пальцами Странник торопливо сбросил сорочку, задрал майку. Обернулся спиной.

– На, смотри. Татуировок нет.

Старик прищурился.

– Вижу, нет. Не слепой. Всех нетатуировочных в воры хочешь записать? Прост. Нет татуировок, значит, не дурак. А вор, не знаю…

– У тебя картинки есть?

– У меня – купола. Показывать не стану.

– Купола? Ты убивец? Сколько куполов?

– Не болтай. Ты-то чист. Чего на тебя псы взмылись?

– Я мусоров замочил.

– Вор не может убивать.

– Я знаю. Так получилось. Пойду на сходку. Ворам судить.

– В зоне синих мочил?

– В зоне – чехов. Нарвались. Их поди треть там. Борзеют. Шишку хотят держать. Я пришёл, со славянами нормально. А у духов гнилой базар пошёл. Шерсть и мужики стали ко мне оттекать. На разборке трёх заметелил. Они первыми с заточками полезли.