Трудимся долго и упорно, без передышек, как говорят в армии, перекуров. Подходит руководитель работ, говорит:

–  Перекур, товарищи.

–  А мы не курим,- отвечает кто-то из девушек, и все смеются.- Даже наши мальчики не курят. Один Чесноков.

Это верно: не приохотились. Бравировать папироской или стаканом вина не любим. У нас много дел поинтересней, и подогревать себя спиртным нет необходимости. Сашка закуривает скрутку махорки, кашляет и хвалит, что крепко дерет. Но военинженер обращается не к нему, а ко всем нам. В этих местах обнаружили древнее погребение, представляющее научный интерес. Как мы думаем: почему? Он оглядывает всех усталыми, но сейчас насмешливыми глазами.

–  Кто отгадает, после победы возьму в археологическую экспедицию.

–  До победы дожить надо,- выкашливает вместе с дымом Сашка.

–  Пустое говоришь,- отрезает сапер,- такая великая страна, как наша, собирается с силами, и недалек час торжества…- Это он произносит без агитационного нажима, но меня осеняет: для бывшего археолога самое важное - вселить в нас веру.- Так как же, друзья, с моим вопросом?

Наиболее головастым в обоих десятых признан Игорь Королев. Он, чуть заикаясь, говорит:

–  Главный интерес, видимо, в том, что обычно городища располагались возле рек, а тут до воды километров пять.

По довольному лицу военинженера ясно: Игорь попал в точку. Археолог хвалит его за сообразительность, а всех приглашает после войны на раскопки.

–  За работу, друзья мои. Делу время, потехе час.

Земля все неподатливей. Беремся за кирки и ломы. Сбрасываем телогрейки. Кто-то натер волдыри. Появляется медсестра с брезентовой сумкой с красным крестом на ней и перевязывает пострадавших. Меня спасают перчатки, но в них дырка. Снимаем свитера. Всего-то проработали полдня, врылись только по пояс. Будто бетон долбим. Проходит немолодой, но и не старый сержант - сапер. Точно терпеливый заводской мастер, уверяет нас:

–  Попривыкнем. Главное, не тушеваться и руки беречь, в нашем землекопском деле первая забота - о руках.

Работаем в одних рубашках, девочки - в лыжных куртках. Сдувая с высокого красивого лба прядь, Ира спрашивает о чем-то сержанта, и он, подойдя к нашему окопу, заглядывает:

–  На одного бойца окопчик роется, девушка.

–  На одного? Всего на одного?!
– у Иры вытягивается лицо.- Впятером долбим - и полдела сделали…

Она раздосадована, едва не плачет. Сержант все понимает.

–  А вы знаете, милая девушка,- со скрытой внутренней силой отвечает он,- что может сделать смелый красноармеец, да еще в добротном окопе, да на таком вот месте, где ему все видать, а немец как голый? Наш из трехлинеечки снизит любого нахального автоматчика, пока тот будет к нему подбираться. А бутылкой с горючей смесью или связкой гранат танк спалит либо подорвет. Если танк станет крутиться над бойцом, здешний грунт, на который вы в обиде, столь твердый, что танку не проутюжить окоп. Спасете вы солдату жизнь своей работой, а он вас оборонит. Оч-чень не напрасен ваш труд, вы уж поверьте.

Своей простотой и ясностью эти рассуждения необычайно убедительны. Мы притихаем. Сержант говорит языком войны. Не стращает, не ублажает. Война - это и труд. Открывались за словами сапера такие дела войны, о которых мы в газетах не читали.

–  Значит, чем лучше окоп, тем смелее в нем боец?
– это я вроде бы про себя произношу, но оказывается - вслух.

Большое, бурое от ветра лицо сержанта светлеет. Смотрит испытующе. Взгляд трудно выдерживать, однако я глаз не опускаю.

–  А ты думал на войне как? Да на голом месте самый что ни на есть храбрец растеряется против своры автоматчиков или танка, который прет как очертелый. Смелость - это что? Это уверенность в себе - раз. В товарище - два. В оружии - три. И особо - в укрытии, которое спасает. Из него поражаешь фашиста, а сам жив остаешься. Кто лучше в бою будет: тот, кого на голом месте мины-пули просвистали, или тот, кто в окопчике переждал обстрел, меткими выстрелами нескольких вражеских солдат приземлил, а на остальных с боевыми товарищами по приказу командира или политрука в штыки ударил? Ясно - кто! Вот отсюда и рассуждайте, какова ваша роль…

Ну, спрашиваю я себя теперь: что особенное говорили военинженер, сержант-сапер? А вот запомнилось! Мы были незащищенно потрясены тяготами грозного года. Но рядом оказались люди, чья твердость, понимание обстановки, деловитая энергия незаметно на первый взгляд копили условия для перелома в войне, так трагично для нас начавшейся. Какую силу вселяли в нас такие люди! Без них мы бы наверняка растерялись.

…Приехала кухня и остановилась под горой. Мы хватаем (голод - не тетка) из своих вещевых мешков ложки, котелки, миски и бегом припускаемся по склону. Вспомнили, что ужасно голодны, а за работой позабывали об обеде.

Жадно едим тут же у кухни, усевшись на траву и поджав по-турецки ноги. Управляемся быстро. А чем помыть посуду? Воды-то нет. Срабатывает древний инстинкт: вытираем травою. Подходит сержант и одобрительно кивает:

–  Ну, становитесь настоящими окопниками, ребята!
– Это высокая похвала. Хотя саднят волдыри на ладонях, болят плечи, икры, поясница, все болит.

Наша пятерка - Игорь, Ира, Ким, Аня и я - решаем, что окоп докончим сегодня. Хоть до звезд будем работать, хоть руки сотрем до мяса. Это дело чести. В других пятерках тоже стали нажимать. Мы работаем все быстрее, а ночь опережает нас. Сумерки переходят в сумрак, наступает темнота. Сержант тоже не уходит, а может «принять работу», как он выразился, и утром. В нем - природная доброта и непреклонность повоевавшего солдата. Ходит в темноте от одного окопа к другому (фонариками пользоваться запрещено) и подбадривает: