Они едят молча, быстро и сосредоточенно.

Покончив с сыром, каждый отпивает полбокала пива. Завязывается краткий диалог:

– В котором часу, вы сказали, это было?

– Пожалуй, около восьми или сразу после, где-то в половине девятого.

– И в такое время там никого не было? Да что вы, этого не может быть! Он мне сам сказал…

– Он вам сказал то, что хотел сказать.

Передвинув посуду на столе, они принимаются за вторую тарелку. Но через секунду тот, что заговорил первым, делает вывод:

– И в том, и в другом случае это одинаково неправдоподобно.

После этого они замолкают, всецело поглощенные работой ножа.

Уоллес чувствует какую-то тяжесть в области желудка. Не надо было так набрасываться на еду. Теперь он заставляет себя есть медленнее. Хорошо бы выпить горячего, а то весь день будут боли в желудке. После обеда он зайдет куда-нибудь, где можно посидеть, и напьется кофе.

Когда железнодорожники заканчивают вторую закуску, тот, хто сказал, в котором часу это было, возобновляет обсуждение:

– Во всяком случае, это было вчера.

– Да? Откуда вы знаете?

– А вы не читаете газет?

– Ах, эти газеты!

Он скептически разводит руками. Лица у всех троих серьезные, но бесстрастные, голоса ровные и безразличные, как если бы они не придавали особого значения собственным словам. Вероятно, речь идет о чем-то малоинтересном или уже успевшем надоесть.

– А как вы поступите с письмом?

– На мой взгляд, письмо ничего не доказывает.

– Тогда мы вообще не сможем доказать что-либо.

Одинаковым движением они допивают пиво. Затем гуськом направляются к выходу. Напоследок Уоллес слышит:

– Надеюсь, завтра разберемся.

В бистро, поразительно напоминающем заведение на улице Землемеров – не особенно чистом, но жарко натопленном, – Уоллес пьет обжигающий кофе.

Он безуспешно пытается стряхнуть с себя обволакивающую дурноту, которая мешает ему сосредоточиться на расследовании. Наверно, у него начинается грипп. Надо же: обычно он не поддается таким пустякам, а сегодня, именно сегодня, чувствует себя не в своей тарелке. Проснулся он в отличной форме, как всегда; а вот утром возникла и стала усиливаться какая-то необъяснимая скованность. Сначала он винил в этом голод, потом холод. Но вот теперь он поел и согрелся, а вялость побороть не удалось.

Но если он хочет чего-то добиться, ему нужна ясная голова; ведь пока что, хоть удача в известной мере и сопутствовала ему, он не слишком продвинулся. Для его карьеры крайне важно, чтобы именно сейчас он проявил проницательность и ловкость.

Когда несколько месяцев назад он поступил в Бюро расследований, начальство не скрывало, что его взяли с испытательным сроком и положение, которое он займет, будет зависеть от успехов в работе. И вот ему впервые поручили важное расследование. Конечно, не одному ему: этим делом занимаются и другие люди, другие отделы, о существовании которых он даже не знает. Но раз ему дали шанс, он должен поработать на совесть.

Первая встреча с Фабиусом была не слишком вдохновляющей. Уоллеса перевели из другого отдела министерства, где он был на очень хорошем счету; ему предложили занять место агента, который серьезно заболел.

– Итак, вы хотите работать в Бюро расследований?

Это говорит Фабиус. Он смотрит на нового сотрудника с сомнением, явно опасаясь, что тот окажется не на высоте своей задачи.

– Это трудная работа, – начинает он важным голосом.

– Я знаю, месье, – отвечает Уоллес, – но постараюсь…

– Трудная и неблагодарная.

Он говорит медленно, с затруднением, не реагируя на ответы, которых, похоже, просто не слышит.

– Подойдите сюда, мы кое-что проверим.

Он вынимает из ящика письменного стола необычный инструмент, нечто среднее между штангенциркулем и транспортиром. Уоллес подходит ближе и наклоняет голову, чтобы Фабиус мог измерить его лоб. Это необходимая формальность. Уоллес знает о ней, он даже сам измерил себе лоб: получилось чуть больше положенных пятидесяти квадратных сантиметров.

– Сто четырнадцать… Сорок три.

Фабиус берет листок бумаги для подсчета.

– Ну-ка посмотрим. Сто четырнадцать помножить на сорок три. Трижды четыре – двенадцать; трижды один – три, и один – четыре; трижды один – один. Четырежды четыре – шестнадцать; четырежды один – четыре, и один – пять; четырежды один – четыре. Два; шесть и четыре – десять: ноль; пять и три – восемь, и один – девять; четыре. Четыре тысячи девятьсот два… Это не дело, сынок.

Фабиус печально смотрит на него и качает головой.