Они научили меня играть в бридж. Мне не интересен покер. Никаких ставок больше.

Приезжают мама, папа и Дженнифер. Мы говорим, говорим, говорим, пока дамбу не прорывает, и слезы выплескиваются наружу, слезы с небольшим количеством крови, потому, что мы злы. Никто не вмешивается в наши сеансы. Никто не использует плохих слов.

Мы сменяем друг друга, разгребая все дерьмо, накопившееся за много лет. Иногда я думаю, что моя кожа загорится. Я сердита на них. Я сердита на нас.

Я сердита, что морила мозг голодом и что я сидела, дрожа в своей постели ночью вместо того, чтобы танцевать или прочесть поэзию, или есть мороженое или целовать мальчика, а возможно и девочку с нежными губами и сильными руками.

Я научилась злиться, грустить, испытывать одиночество, радость, наслаждение, страх и счастье. Я научилась пробовать все.

В этот раз я не вру медсестрам. Я не спорю с ними, не выбрасываю все, и не кричу на них. Я спорю с врачами потому, что не верю в их магию, не стопроцентно, и мне нужно поговорить об этом. Они слушают. Делают пометки. Читают мои записи и делают выводы. В конце-концов, они перестали думать, что я сумасшедшая из-за того, что я вижу призраков. Мой мозг вздрагивает, когда они забирают сумасшедшие таблетки. Я кормила свой мозг ими.

Очередная страница переворачивается, сейчас апрель, а не март. Доктор Паркер приходит. Она и команда врачей разрабатывает план того, как вернуть больничную Лию к нормальному самочувствию, и позволить ей стать настоящей Лией.

«Какая разница, как мы называем это? Депрессия, или мания преследования?» спрашивает она «Ты больше не резала себя с тех пор, как попала сюда. Ты говоришь. Ты ешь. Ты цветешь. Это важно»

***

Родители Кейси приглашают меня к себе, когда расцветает шафран. Мы плачем.

Я так сильно скучаю по Кейси, что еда ли могу думать о ней в моменты печальных, коротких приступов удушья. Она появляется, но почти ничего не говорит. В большинстве случаев, она смотрит, как я вяжу. Я вяжу свитер для мамы.

Я каждый день пишу письма Эмме. Когда они позволяют ей прийти, она приносит мне открытку, с пожеланиями быстрее поправится, подписанную ее классом. Ее гипс сняли, но она не хочет играть в футбол. В этом году моден лакросс.

Ее объятия делают меня достаточно сильной для того, чтоб удержать на своих плечах весь мир. Она хочет, чтобы я быстрее вернулась домой. Я почти готова.

Я пряду шелковые нити своей истории, вплетая их в ткань моего мира. Крошечный танцор-эльф стал деревянной куклой, ниточки которой дергали люди, которые не обращали на нее внимания. Вышла из-под контроля. Есть было тяжело. Дышать было тяжело. А жить – тяжелее всего.

Я хочу проглотить горькую таблетку забытья. Кейси тоже хотела.

Мы облокотились друг на друга, потерянные в темноте бесконечных темных кругов. Она стала слишком усталой и уснула. Так или иначе, я вышла из темноты и попросила о помощи.

Я пряду, и тку, и вяжу свои слова и видения, пока жизнь начинает приходить в норму.

Нет никакого волшебного лекарства, нет ничего, что заставило бы все это уйти навсегда. Есть только маленькие шажки вверх; легко прожитый день, внезапный смех, зеркало, которое не имеет значения больше.

Я таю.