Порой, сидя рядом с ней на кушетке, я смотрел в Библию и наблюдал за Джейми краем глаза; когда попадался какой-нибудь трудный абзац, или псалом, или притча, я спрашивал, что она думает об этом. У Джейми всегда находился ответ, и я кивал. Иногда она сама меня спрашивала, и я старался изо всех сил, хотя иногда, честно говоря, просто блефовал, и, разумеется, Джейми это понимала. «Ты действительно так считаешь?» – спрашивала она; я размышлял и делал вторую попытку. Иногда, впрочем, я не мог сосредоточиться именно из-за нее – ведь ее рука лежала на моем колене.

Однажды в пятницу вечером я пригласил Джейми к себе на ужин. Мама провела немного времени с нами, а потом ушла к себе, чтобы мы могли побыть одни. Было очень приятно сидеть с Джейми, и я знал, что она чувствует то же самое. Она теперь редко выходила из дома и, наверное, обрадовалась смене обстановки.

С тех пор как Джейми рассказала мне про свою болезнь, она перестала собирать волосы в пучок; они были все так же прекрасны, как и в тот раз, когда я впервые увидел их распущенными. Джейми рассматривала застекленный шкафчик с лампочками внутри, когда я потянулся через стол и взял ее за руку.

– Спасибо, что пришла, – сказал я.

– Спасибо за приглашение, – ответила она.

Я помолчал.

– Как поживает твой отец?

Джейми вздохнула:

– Не очень. Я так за него волнуюсь.

– Он сильно тебя любит.

– Да.

– И я тоже, – сказал я; Джейми отвернулась. Кажется, мои слова вновь ее испугали.

– Ты будешь и дальше меня навещать? – спросила она. – Даже потом, когда…

Я сжал ее руку – достаточно крепко, чтобы Джейми поняла.

– Я буду приходить, пока тебе хочется меня видеть.

– Вовсе не обязательно читать Библию, если тебе неинтересно.

– Мне интересно, – сказал я.

Она улыбнулась:

– Ты хороший друг, Лэндон. Не знаю, что бы я без тебя делала.

Джейми пожала мою руку в ответ. Она буквально светилась.

– Я люблю тебя, Джейми, – повторил я, и на этот раз она не испугалась. Наши взгляды встретились; я увидел, как у нее начинают сиять глаза. Джейми вздохнула, потупилась, провела рукой по волосам, потом снова посмотрела на меня… Я поцеловал ей руку и улыбнулся.

– Я тоже тебя люблю, – прошептала она.

Это были слова, которых я так долго ждал.

Не знаю, призналась ли Джейми отцу в своих чувствах ко мне; я в этом сомневался, так как привычки Хегберта нимало не изменились. Он по-прежнему уходил из дому, когда я навещал Джейми после школы. Я стучал в дверь и слышал, как он говорит дочери, что вернется через пару часов. Джейми неизменно отвечала: «Хорошо, папа». Потом Хегберт отпирал. Впустив меня, священник открывал шкаф, в молчании надевал шляпу и пальто, застегивался до самого верха. Пальто было старомодное – черное и длинное, свободного покроя, какие носили до войны. Хегберт редко заговаривал со мной, даже когда узнал, что мы с Джейми вместе читаем Библию.

Хотя ему по-прежнему не нравилось то, что я нахожусь в доме без него, Хегберт тем не менее меня впускал. Отчасти причина крылась в том, что на крыльце Джейми могла простудиться, а Хегберт не мог оставаться дома все время, пока я сидел с его дочерью. Наверное, священнику тоже хотелось побыть одному. Он не объяснял мне правила поведения специально – они были написаны на его лице, когда Хегберт в первый раз оставил нас вдвоем, и гласили, что для меня открыта только гостиная.

Джейми по-прежнему неплохо справлялась с недугом, хотя зима выдалась суровая. В конце января целых полторы недели дул холодный ветер, а затем трое суток подряд лил дождь. В такую погоду Джейми не хотелось покидать дом, хотя мы порой выходили ненадолго на крыльцо, чтобы подышать свежим морским воздухом. И каждый раз я тревожился за нее.

По меньшей мере трижды в день кто-нибудь приходил проведать Джейми. Одни приносили угощение, другие просто заглядывали, чтобы поздороваться. Однажды пришли даже Эрик и Маргарет; Джейми нарушила отцовский запрет и впустила их в гостиную. Мы посидели и поболтали; оба избегали смотреть ей в глаза.

Эрик и Маргарет заметно нервничали; у них ушло несколько минут, чтобы изложить цель своего визита. Эрик сказал, что хочет извиниться; по его словам, он был просто не в силах вообразить, что это случилось именно с ней. Потом он дрожащими руками положил на стол конверт и сказал, что в нем кое-что для Джейми. У него то и дело перехватывало горло; я еще ни разу не слышал, чтобы Эрик говорил с таким искренним волнением.

– У тебя золотое сердце, – сказал он обрывающимся голосом. – Я не всегда был с тобой добр и теперь жалею об этом больше всего на свете. – Эрик помолчал и вытер глаза. – Ты лучшая из всех, кого я знаю.

Пока он боролся со слезами, Маргарет дала волю рыданиям и сидела на кушетке, не в силах говорить. Когда Эрик закончил, Джейми вытерла слезы, медленно встала, улыбнулась и самым недвусмысленным жестом раскрыла ему объятия. Эрик подошел и тут же разревелся в открытую; Джейми гладила его по голове и что-то шептала. Они долго стояли обнявшись; Эрик всхлипывал, пока окончательно не выбился из сил. Потом настала очередь Маргарет.