Шрифт:
И как только с ним поравнялась императорская карета, он бросил под ноги лошадям свой сверток…
Грянул взрыв. Когда дым рассеялся, на земле лежали в крови мальчик, два казака, убитые лошади. Со всех сторон сбегался народ. Офицеры охраны успели схватить преступника, который пытался убежать.
Император был невредим!
Начальник государевой охраны Дворжицкий умолял его как можно скорее уехать. Но Александр хотел узнать о самочувствии раненых, хотел увидеть террориста, которого пыталась растерзать толпа. Кто-то выкрикнул с тревогой:
— Вы не ранены, ваше величество?
— Слава Богу, нет, – совершенно спокойно ответил Александр.
Анархист расхохотался как безумный:
— Не слишком ли рано вы благодарите Бога?
В это мгновение какой-то человек, на которого прежде никто не обращал внимания, ибо он стоял себе, опершись на перила канала, что-то бросил в сторону императора. И вновь ударил ужасный взрыв.
Человека звали Игнатий Гриневицкий, и именно ему выпало исполнить волю рока: осуществить седьмое покушение…
Когда царя привезли во дворец, он был еще жив. Екатерина ожидала его, одетая, в шляпе, как и договаривались. Кто-то вбежал, кричал, что государю дурно. Она схватила кое–какие лекарства, которыми Александр обычно пользовался, и спустилась в кабинет императора. В эту минуту привезли умирающего.
Она не то что не вскрикнула, а даже не покачнулась. С невероятным самообладанием, которое было вызвано не чем иным, как смертельным потрясением, она принялась ухаживать за мужем. Именно Екатерина помогала хирургу перевязывать его раздробленные ноги, останавливать кровь, льющуюся по изуродованному лицу. Растирала виски эфиром, давала дышать кислород.
Дети императора, наследник не могли решиться приблизиться к этому страшному, обезображенному телу. Но место жены подле мужа. Она и была рядом с ним до последней минуты, до его последнего вздоха. Она и закрыла ему глаза в половине четвертого дня. В это время они как раз должны были гулять в Летнем саду…
В гробу император был одет в мундир Преображенского полка. Но вопреки обычаю у него не было ни короны на голове, ни знаков отличия на груди. Как-то раз он сказал Екатерине:
— Когда я появлюсь перед Всевышним, я не хочу иметь вида цирковой обезьяны. Не время тогда будет разыгрывать величественные комедии!
Поэтому все предметы, олицетворяющие для него земную суету, были удалены. Но это чуть ли не единственная его воля, которая была выполнена…
В ночь после его смерти цесаревич Александр – нет, уже император Александр III! – понял, что у него не хватит решимости обнародовать подготовленный отцом манифест. Это означало неизбежное удаление Лорис–Меликова с его поста.
Впрочем, для покойного императора и его вдовы все это не имело уже никакого значения.
На панихиде Екатерина была едва жива. Ее поддерживали под руки сестра и Рылеев.
Она опустилась на колени у гроба. Лицо умершего было покрыто газом, который нельзя было поднимать. Однако Екатерина сорвала газ и принялась покрывать лицо мужа долгими поцелуями. Насилу ее увели.
Ночью, впрочем, она снова пришла к гробу. За это время она срезала свои чудесные волосы, которые были ее красой, сплела из них венок и вложила в руки императора. Это был ее последний дар человеку, который любил ее больше всего на свете.
Воистину – больше всего на свете и до последнего дыхания!
Хоть над гробом отца Александр и обнимал, и поддерживал Екатерину, хоть Минни и плакала вместе с ней, однако все понимали: места в России для княгини Юрьевской и ее детей больше нет.
Впрочем, Екатерина была убеждена, что для нее вообще нет места и в жизни. Однако оставались дети, которых надо было вырастить. Вместе с ними она уехала в Париж. Щедрость покойного императора обеспечила их вполне. Для Екатерины ничего более не существовало, кроме детей человека, которого она так любила. Именно на них была обращена теперь вся ее нежность.
Екатерина Михайловна Долгорукая–Юрьевская умерла в Ницце 15 февраля 1922 года. Ее смерть была отмечена двумя–тремя газетными строками во французской прессе.
А в России она и вовсе прошла незамеченной. Вряд ли там кто-то помнил это роковое имя…
Впрочем, в 1922 году и не могло быть иначе.
Сокол ясный
(Елена Глинская – князь Иван Оболенский)
— Старица Елена, пожалуй на молебен! – Маленькая послушница робко просунула голову в дверь бревенчатой келейки, больше напоминающей избушку на курьих ножках.